Элин снова вздохнула. В ее горле послышался хрип, как будто это причиняло ей боль в груди.
— А каково тебе будет, если я умру? — спросила она.
Что-то в ее голосе подсказывало, что это не шантаж. В вопросе была некая серьезность, ранившая Элизабет, словно кнут или пуля, прострелившая насквозь. Ей показалось, будто из нее выкачивают воздух: она стала деревом без листьев. Без слов.
Она села на кровать рядом с девочкой. Элин отвернулась и легла, слегка поджав ноги.
Элизабет прилегла позади нее, как она делала, когда дочка была маленькой. Элин напряглась, но не попыталась отодвинуться. Обычно она не любила, когда до нее дотрагивались; но Элизабет легла рядом, повинуясь неосознанному порыву, потому, что не нашла нужных слов, или, может, потому, что боялась посмотреть дочери в глаза. И вот они лежат рядом. Долгое время никто не произносит ни слова. Элизабет прислушивается к частому, прерывистому дыханию девочки.
Наконец Элин произносит:
— Когда узнаёшь, что кто-то может умереть, надо рассказать об этом или надо молчать, чтобы никого не испугать?
— А кто, по-твоему, может умереть? — осторожно спросила Элизабет, глядя на тонкую шею и пряди немытых волос. Она ощущала легкий терпкий запах ее кожи.
Та снова вздохнула:
— Я не хотела тебе об этом рассказывать.
— О чем?
— Ты помнишь ту весну, когда мы жили в палатке?
— Ты имеешь в виду, когда тебе было пять лет?
— Да. — Элин умолкла.
Элизабет ждала. С одной стороны, она думала о том, который час, а с другой — изо всех сил хотела успокоить дочь, сколько бы времени ни потребовалось. Вдруг ей привиделось ее красное платье, трепещущее в воздухе, словно в нем поселился невидимый танцующий дух, — платье порхает по саду и летит прочь в темноту, в сторону леса. Красное и блестящее, будто пламя или блуждающий огонек. Платье без хозяйки. Летящее в неизвестность.
«Что это означает?» — подумалось ей.
Элин пошевелилась, и видение пропало.
— Весь ужас в том, что все было так здорово, — продолжила девочка. Трава такая зеленая, а небо… такое чертовски голубое.
— Что же в этом ужасного?
— Разве ты не помнишь? — возмутилась Элин. — Это же было то самое лето. Я скакала везде, как маленькая идиотка.
«Может, она имеет в виду развод?» — подумала Элизабет.
— Самое странное, что, хотя светило солнце, вдруг пошел дождь, сказала девочка. — Большие капли, как драгоценные камни, я хотела посмотреть на них, и тут одна из них попала мне прямо в глаз. Мне было так больно! — В ее голосе послышалась горечь. — А я все бегала и бегала. Мы, конечно, ничего не знали, потому что у радиоприемника сели батарейки. Но потом, на следующий день, мы нашли новые, про которые папа забыл, и тогда мы обо всем узнали.
Ну да, конечно, вспомнила Элизабет, Чернобыльская катастрофа. Разве можно такое забыть? Они разбили палатку недалеко от Уппсалы. Когда они услышали новости, то желание отдыхать сразу пропало, они тут же собрали вещи и уехали домой. Они постирали одежду и вымыли волосы. Хотели даже выбросить обувь, но она стоила дорого. А Петер то и дело повторял: «Они, конечно, преувеличивают». Удивительно, как она забыла про это!
— Я тогда ничего не понимала. А вы ничего не объяснили.
— Да нет же, мы объясняли, как могли.
— Вы не сказали про изотопы. Об этом я узнала после.
— Но… — начала было Элизабет.
— Я еще не сказала самого главного! Я молчала, чтобы не испугать тебя! Ты ведь считала себя ужасно одинокой! Ты думала только о том, что папа тебя бросил! Я боялась, что у тебя случится нервный срыв или что-нибудь в этом роде, если я тебе такое скажу! Но сейчас-то ты уже пережила все, или как?
— Пережила что?
— Развод.
Элизабет была потрясена. Неужели Элин все видела? Что нервы матери столь слабы, что у нее мог произойти нервный срыв? Неужели дочь все понимала? Неужели Элизабет не удалось это скрыть? Несмотря на прогулки, игры и борьбу за то, чтобы сделать жизнь ребенка безмятежной? Ведь на самом деле собирала все свои силы и боролась, боролась. Выходит, напрасно.
— Ты можешь рассказать мне все, — мягко сказала Элизабет. — Все.
— Я думаю, что у меня в голове изотоп, — сказала Элин. Она пыталась говорить отстраненным голосом, как будто речь шла о чем-то постыдном, но все ее тело замерло.
— Но, Элин, милая…
— Нет, это вполне может быть! Это была та самая капля! Тот самый дождь! И он капнул мне прямо в глаз! Если он не в голове, то, значит, в глазу! Прошло уже восемь лет! А в двадцать шесть я заболею раком! Ты знаешь, что делать? Я могу сойти с ума, или совершить ужасное преступление, или еще что-нибудь!