Так продолжалось неделю, пока однажды вечером некий крестьянин, приехавший издалека, не заявился в цирк с подковой, хвастливо утверждая, что Кураткин никогда её не сломает. Он просто сказал это во всеуслышанье задолго до того, как инспектор манежа от имени артиста объявил о таком вызове. Крестьянин был полупьяным и явно нарывался на скандал. Подковой он беспрестанно размахивал над головой во время выступления других артистов, и это метало, вызывая переполох. Наконец появился Кураткин, чтобы показать свой номер. И как только он вышел, этот пьяный крестьянин вместе с другими охотниками до золотого приза, спешно покинувшими свои места, устремились к арене.
В общей сложности выходило около тридцати человек, каждый держал подкову, чтобы цирковой силач её сломал. Но он не мог это сделать за один вечер. Инспектор манежа объяснил, что артисту это не под силу. Как было объявлено, артист согласился сломать на одном представлении шесть подков. Следовательно, претендентам пришлось бросить жребий, чтобы определить, кто войдет в эту шестерку. Когда это проделали, оказалось, что того крестьянина среди шестерых не было. Посему он разъярился и стал кричать, — Кураткин-де боится, что ему не хватит сил на подкову, которую он вёз столько миль, чтобы участвовать в состязании. Как вы понимаете, это было неправдой! Ибо кто может предсказать, какие номера выпадут при жеребьёвке?
Однако этот мужик шумел так сильно, что хозяин цирка посоветовался с Кураткиным, после чего было объявлено, что артист отступит от своего обычного правила ломать за раз только шесть подков и сломает семь, причем последней станет подкова этого крестьянина. На что этот неотёсанный селянин снова стал возражать, говоря, что его подкову нужно опробовать первой.
Уверенный, что Кураткин не сможет её сломать, он хотел поскорей добраться с деньгами до дома. Чтобы не беспокоить больше остальных, Кураткин согласился сломать подкову крестьянина первой. Эта уступка Кураткина оказалась полезной для хозяина цирка, как вы вскоре поймёте.
Ибо когда силач взял подкову из рук этого вздорного человека, он не ожидал, что сломать её окажется очень трудным делом. С чего ему было волноваться? Сотни раз он ломал их раньше, не находя их достаточно крепкими, чтобы они не поддались нажиму его могучих рук. Не было нужды беспокоиться и об этой. Согнуть раз или два, и глядите — две половинки! Так, несомненно, думал «Могучий Кураткин».
Но не тут-то было! Он сделал попытку, а подкова не хотела ломаться. Он не смог даже чуть-чуть погнуть её, и это, по правде говоря, было очень странно. Что за жуткое заклинание оказалось наложено на его силу, если эта железка спокойно лежала на его ладони? Суждено ли ему, могу чему человеку, состоящему из силы и мускулов, проиграть из-за случайной находки простого крестьянина? Так оно на самом деле и казалось.
Ибо целую минуту, может, две Кураткин боролся с этой подковой, безуспешно. Подкова совершенно не хотела сгибаться, к великому удивлению всех цирковых и. естественно, к радости её владельца. Те шестеро, чьи подковы ждали попыток Кураткина их сломать, тоже начали выглядеть очень довольными. Несомненно, им уже грезился кошелек с золотом, который каждый из них тоже получит. Но хозяина цирка их радости не разделял. Ему совсем не улыбалось расстаться с кучей золотых, и он пытался ободрить Кураткина, чтобы тот спас и приз, и престиж цирка.
Но всё напрасно! Кураткин, казалось, в этот день встретился со своим победителем. Разъярённый, он отшвырнул подкову, сказав, что не будет больше пытаться с ней справиться, потому что она заколдована. Тут Андржиевский тоже стал злиться и бушевать, попрекая его за поражение. Это подвигло Кураткина сказать, что он попробует ещё раз, но только после подков других претендентов. С этим был не согласен тот крестьянин, требуя кошелёк с золотом, обещанный в объявлениях. Но слова Кураткина поддержали остальные претенденты, а также зрители цирка. Так что на протесты крестьянина не обратили внимания. Был такой кавардак, что не могу его описать, вы не представляете!
Как только Кураткин приступил к своим подвигам Геракла, делая попытки сломать шесть остальных подков, шум утих как по волшебству. «Сможет ли он?» — вопрошал себя каждый. Вот не смог же он сломать первую. Почему ему не суждено проиграть и со всеми оставшимися? Из-за всех этих ожиданий волнение зрителей нарастало. Но Кураткин быстро показал, что не просто так его называли «могучим». Первая подкова очень скоро разломилась надвое, то же случилось со второй и с третьей. Четвертая, однако, заставила его потрудиться, и так же было с пятой, но, в конце концов, он разломал их. Обливаясь потом, с раздувшимися венами и выпиравшими рельефными, как у статуи героя, мускулами, он яростно взялся за шестую, — наконец и с этой случилось то же, что и с остальными. Кураткин закончил свою обычную норму, и его обычная уверенность вернулась к нему. Он громко крикнул, чтобы ему снова дали подкову крестьянина. В этом месте моего рассказа в дело вступает Александр Засс.
Как и остальные работники цирка, я очень удивился, когда Кураткин не смог разломить на части подкову крестьянина. Я волновался больше всех остальных, так как именно моей обязанностью было ассистировать ему во время выступлений и обходить зрителей, показывая им предметы, которые он использовал для номеров, чтобы убедить публику — всё без подделок. А ещё одной обязанностью было подносить ему подковы, чтобы атлет их ломал, если никто не выходил со своей, чтобы он опробовал на ней свои силы. Ибо, должен сказать, зрители не всегда откликались на предложение инспектора манежа. Поэтому Кураткин имел небольшой запас своих подков, готовых к употреблению на такой случай.
Странно, что именно в кучку запасного реквизита Кураткин в запале и закинул ту самую, которая так упорно не желала поддаваться его усилиям. И вот она попала в мои руки, когда инспектор манежа позвал меня и велел подобрать и положить её пока на столик, чтобы потом ей занялся Кураткин.
Сказано — сделано, по крайней мере, с виду казалось, что я сделал то, что приказали. Но на самом деле я принёс не подкову крестьянина, а другую. О да! У меня были подозрения насчёт той подковы, обязан сказать это. И подкова, выбранная мной среди прочих, только напоминала её. Она блестела, как новая. А я так быстро выполнил приказание инспектора манежа, что ни единая душа не заметила подмены.
Действуя по командам Кураткина, я подошёл к столу, поднял подкову и отдал ему в руки. Не откладывая, он ещё раз собрался с силами, чтобы одолеть этот упрямый куток металла и, к удивлению каждого из присутствующих, кроме, конечно, меня, на этот раз она быстро раскололась надвое. Смятение крестьянина я и не берусь описать. Хоть прошло столько лет, я до сих пор помню выражение его лица. И после того, как великое удивление от быстрого и неожиданного триумфа Кураткина прошло, разразился гром аплодисментов. Ибо в России, также, как и в Англии, почти каждому нравится видеть победу лучшего из лучших, но тот крестьянин, уже сильно протрезвевший, всё не успокаивался! Он потребовал, чтобы две половинки его подковы — или того, что все присутствующие, за исключением меня считали его подковой — были ему выданы. Он хотел рассмотреть их вблизи, так что я дал ему эти два кусочка. Он с удивлением оглядел каждую половинку- и затем, наконец убедившись, с отвращением отбросил их, торопливо направляясь к выходу из цирка, и всю дорогу его провожали насмешливые крики зрителей, которые громко радовались крушению его надежд. Больше, должен вам сказать, этот беспокойный посетитель не показывался.
Те две половинки сломанной подковы я немедленно прибрал и, связав их длинной проволокой, вручил Кураткину, намекнув о своём желании, кое-что рассказать о них с глазу на глаз, как только он позволит. Мне, знаете ли, правился этот силач. Когда я только поступил в цирк, не все были ко мне особенно добры, так обычно бывает в общинах с чужаками — это я обнаружил в своих странствиях по свету. Но Кураткин не был из тех, кто не считался со мной, отдавая свои приказы. Он обращался ко мне совсем в другой манере, всегда по-доброму и ободряюще. В ответ на мои слова он удивлённо посмотрел на меня и пригласил хоть сейчас пойти на его квартиру, где он пока собирался немного отдохнуть перед следующим представлением. И мы пошли в эту часть цирка. Но прежде я достал подкову крестьянина из кучи, в которой она оставалась. На вопрос Кураткина, зачем это делаю, я ответил, что скоро он узнает. Не здесь, где есть уши, которые могут услышать лишнее, а в более подходящем месте, где мог поделиться с ним своими подозрениями.