Таким вот образом прошли четвёртые ночь и день. Но на пятую ночь мы потерпели серьёзную неудачу. Прямо перед рассветом мы вышли к широкой реке, которую, как знали, можно было перейти только по мосту, наверняка охраняемому часовыми. И, после осторожной разведки, мы обнаружили, что так оно и было. На каждой стороне моста стояло по два часовых, что делало невозможным перебраться через реку этим путём. Единственное, что представлялось вероятным сделать, это попытаться найти на реке место, где её можно перейти вброд, а это означало сделать большой крюк. Но выбора у нас не было, мы были вынуждены обходить, а когда мы, в конце концов, решились переправляться, то поняли, что недооценили и глубину, и силу течения, и это означало, что реку нужно переплывать. Само по себе это не представляло большой беды, хотя мы были обременены одеждой и тяжёлой обувью. Но окончилось всё тем, что наши небольшие, но бесценные съестные припасы совершенно испортились, и это было поистине ужасно. Мокрые и замёрзшие, голодные и уставшие, мы были в жалком состоянии.
Отчаявшись, мы прибегли к крайним мерам, чтобы добыть еды. После долгих колебаний мы решили попытаться выпросить продукты у какого-нибудь крестьянина. Конечно, велик был риск, что нас обнаружат, и шансы наши — очень малы.
Так оно и вышло! В первом доме, куда мы подошли, жила только одна древняя старуха, которая, выслушав нашу долгую горестную сказку, разглядывая с нескрываемым подозрением наш неряшливый и оборванный вид, в конце концов согласилась дать буханку хлеба. И сдержала своё слово, за что мы ей были очень благодарны. Но она тотчас же подтвердила наши худшие страхи, заявив, что уверена, — мы беглые пленные, и при первой же возможности она непременно сообщит военным властям о нашем появлении в округе.
Мы ясно представляли: с этого момента наша свобода под большой угрозой. Но вопреки всему мы не теряли надежду, и вновь скрылись в лесу. Еще раз мы провели день, не побеспокоенные никем, но ночью, отправившись вновь в путь, мы попали на глаза патрульным, которые, несомненно, разыскивали нас, и хотя мы бросились бежать от них, а, когда нас догнали, яростно дрались, превосходящие силы взяли над нами верх. И нас отдубасили до бесчувствия, а когда мы очнулись, поняли — нас везли, перекинув через круп лошади, к ближайшему военному посту. На самом деле тяжкое положение, думаю, вы согласитесь.
Глава II
После очень неудобной поездки длиной около двух миль, мы добрались до военных казарм, куда нас завели захватившие. Наши путы бесцеремонно разрезали. После этого мы предстали Для допроса перед комендантом и рассказали ему всё, что он хотел узнать. Пытаться что-то скрыть было бесполезно. Это только значило бы, что нас поставят к стенке и тут же расстреляют, впрочем, мы думали, что эта участь ждет в любом случае.
Благодаря сведениям, что мы были кавалерийскими офицерами, меня и Ашаева приставили ухаживать за лошадьми и приводить в порядок их снаряжение. Удовлетворившись нашей работой, охранники накормили нас и сказали, что наутро мы будет отправлены назад в тот лагерь, из которого сбежали. И к этим новостям они добавили несколько замечаний относительно того, что нас может ожидать но возвращении. Всё это не вселяло бодрости.
Когда наступило утро, обнаружилось, что не придется уезжать, как было заявлено, вместо этого нас снова отправили работать на конюшню. Там мы были заняты весь день, и продолжали ещё один день, а в лагерь для военнопленных нас отправили только следующим утром. Считали нас отчаянными или нет, я не знаю, но конвой, забиравший нас, состоял из шести солдат. Конечно, мы не делали дальнейших попыток сбежать, так как никакой возможности для этого нам не дали. И в своё время, после путешествия на поезде, длившегося чуть меньше трех часов, мы вернулись на место, откуда отправились всего лишь неделю назад.
Оказавшись там, мы попали в руки коменданта, который отправил нас в камеры, совершенно уверенных в том, что нас расстреляют в течение часа. Поэтому представьте наше удивление от того, что в тот день больше ничего не случилось. Утром, однако, мы предстали перед военным судом и очень легко отделались: нас приговорили к тридцатидневному одиночному заключению на хлебе и воде.
Но самым примечательным во всем этом моём первом побеге оказалось, должен сказать, то, во что вы, думаю, с трудом поверите. Однако это совершенная правда. Мы узнали позднее, что, покуда нас не доставили назад к месту заключения, моё отсутствие не было замечено, только подозревали в побеге другого пленного. Могу сказать, что в том лагере содержалось более 40 000 пленных. Так что моё незамеченное отсутствие было не так уж удивительным, в конце концов.
По окончании нашего одиночного заключения нас снова вернули к прежним обязанностям, но перевели в другую часть лагеря, в то место, из которого было практически невозможно вырваться. Там мы оставались несколько месяцев. Затем постоянная мобилизация людей разных классов привела Австрию к нехватке мужчин.
И нас посылали на всевозможные тяжёлые работы в суровых условиях. Работали мы на земле, помогая сельчанам.
Что касается меня, я был переведён в местечко под названием Тораксентиниклош[10], где было большое имение, разводившее лошадей. Все пленные, направленные туда работать, были русскими кавалеристами, в основном казаками, и мы вскоре нашли, что, хотя работа поначалу казалась тяжелой, всё ж такая жизнь стала очень приятной переменой по сравнению с лагерным существованием. Самое главное, еда была намного лучше, и. в конце концов, нам стало совсем неплохо.
По мере того как проходили месяцы, хотя это может показаться неправдоподобным, охранники имения один за другим отзывались, пока не остался только один тюремщик. Но никто из наших, за исключением меня, не задумывался ни о каком побеге. Условия по сравнению с тем, через что все мы прошли, были просто комфортными.
Однако я считал, что как раз настало время снова попробовать. Несколько прошедших недель я рисован планы, просто откладывая свой побег, потому что надеялся убедить одного казацкого офицера по имени Ямеш попытаться убежать вместе со мной. Сначала он совсем не желал уходить из имения, — просто по причине, которую я разъяснил. Но через некоторое время я добился его согласия, ибо как раз тогда просочились слухи о том, что русская армия опять вот-вот перейдёт Карпаты.
Подготовленные на этот раз намного лучше, однажды ночью мы покинули это местечко, простившись с нашими товарищами. Теперь мы были хорошо оснащены для нашей попытки. По крайней мере, я так считал, раздобыв надёжный компас и такую же надёжную карту. Кроме того, у каждого из нас было достаточно денег. О еде, должен сказать, мы вообще не беспокоились, так как знали, что её можно получить у русских пленных, работавших по всей стране.
Мы наслаждались свободой два с половиной месяца. Несколько раз мы видели на дорогах военные подразделения, но они не разыскивали нас, и было достаточно залечь, чтобы не дать себя обнаружить. Затем в одно из воскресений мы подошли к окраине городка под названием Надь Варад[11], открыто шагая по дороге и надеясь сойти за расконвоированных пленников, воспользовавшись паролем. Но мы не знали того, что в воскресенье пленным не разрешалось гулять по этому городу или около него, так как он был прифронтовым. Поэтому когда мы сидели на обочине, отдыхая на солнышке, подошел патруль и просто заграбастал нас. Они знали, что если мы в этот день гуляем, у нас нет на это разрешения от военных властей.
На этот раз нас не отправили в имение, откуда мы сбежали, и не особо наказали. Конечно, совсем безнаказанными мы не остались, а что нам пришлось испытать, я расскажу. В наручниках, с поднятыми руками, привязанными к столбу, мы висели над землёй. Так, что если нам хотелось опереться на землю, веревки впивались в наши запястья, причиняя сильнейшую боль. Такую вот «шуточку» нам приходилось терпеть по четыре часа в день в течение недели.
А когда здесь, в Надь Вараде, вскрылось, что это был мой второй побег, меня посадили в подземную камеру тюрьмы. В той камере сидел ещё один человек, который, как оказалось, в мирной жизни был художником. Эта камера, должен сказать, была очень тёмная, и нас продержали там около месяца, ежедневно выводя на прогулку только туда и обратно по коридору под наблюдением вооружённых охранников на очень короткое время. Затем в одно утро в тюрьму пришёл с инспекцией один офицер славянского происхождения, он открыл задвижку в верхней части двери и спросил, есть ли у нас жалобы. В ответ мы сказали, что нет, но мы бы очень хотели, чтобы окошко оставляли открытым, дабы в камеру попадало больше света и воздуха. По нашему акценту он узнал в нас братьев по крови и, думаю, он терпимее отнёсся к нам. чем если бы это был кто-то другой, и нашу просьбу удовлетворили.