Удалив прут, я вставил его между двумя другими и начал выгибать их. Вскоре я раздвинул их, но мне не удалось сделать таким способом достаточно широкий проход, чтобы пролезть между ними. Так что, отложив прут, я стал изо всех сил вырывать их из кладки. Несмотря на то, что они значительно ослабли, мне поначалу не удавалось это сделать. Но, упорно продолжая работу, я смог, в конце концов, высвободить верхний конец среднего прута, после чего вытащить его получилось сравнительно легко.
Освободив проход, я должен был теперь сделать крюк из заточки, которая так хорошо послужила мне, и я лихорадочно принялся сгибать её в нужную форму. Доделав это, прикрепил к крюку получившуюся верёвку и. не заботясь о наручниках, обмотал её вокруг тела, выполз через окно и осторожно соскользнул в воду. Я поплыл через ров, благополучно перебрался на другую сторону и стал переползать пространство, отделявшее затенённое место возле стены. Что меня увидят, я не особо боялся, так как ночь была черным-черна, и в любом случае подозревал, что наблюдение с башен крепости не было особенно пристальным, так как побега в этом месте никто не ожидал. Тем не менее, желательно было действовать осторожно.
Добравшись до стены, я стал пробираться вдоль неё всё ещё ползком, пока не достиг места, где всего в нескольких шагах от стены стояло дерево. Я. конечно, заранее знал об этом дереве и о том, что оно росло близко к стене. И зная это я нашел в нём выход из положения, в котором оказался из-за недостаточной длины веревки. Про этот способ, вы помните, я намекал ранее.
Взобравшись на дерево и забросив с него веревку, я рассчитывал, что смогу попасть на верхушку стены. Итак, без малейшей задержки вскарабкался на дерево, прополз как можно дальше по одной из веток, тянувшейся в нужном мне направлении, и начал забрасывать веревку на стену. После нескольких неудачных попыток я смог зацепить крюк, натянул веревку, проверяя, насколько крепко она держится, чтобы можно было перескочить по ней с дерева. То ли я неверно оценил зацеп, то ли на мгновение ослабил натяжение, когда соскочил с ветки, но как только налетел на стену, крюк отцепился, и я грузно рухнул на землю.
Минуту или две я лежал ошеломлённый, но, к счастью, ни одна кость не была сломана. Затем, придя в себя, я влез вверх по дереву еще раз, снова пытаясь зацепиться. После нескольких тщетных попыток я добился крепкого, как казалось, захвата и полетел с дерева во второй раз наудачу. Я налетел на стену с глухим стуком, который отдался во всех моих членах, и в этот миг чуть было не выпустил веревку. Но крюк удержался, и, попеременно меняя руки, я карабкался вверх по верёвке, пока, в конце концов, не добрался до верхушки. Там я задержался только для того, чтобы понадёжнее закрепить крюк в нужном мне направлении. Затем, стравив веревку, спустился по другую сторону стены, спрыгнул и вновь стал свободным человеком.
Глава IV
Совершив побег из крепости, я избавился от стальных оков без особых трудностей и отправился в Будапешт, до которого не сразу добрался, переживая и невзгоды, и захватывающие приключения. На моём пути мне пришлось полагаться на русских пленных, работавших в сельской местности, получая пропитание от них, а когда не удавалось добыть что-нибудь таким способом, мне приходилось обходиться вовсе без еды. Погони, как обнаружилось позднее, не следован о особенно опасаться. Ибо отношение Австрии к русским пленникам, которых она удерживала, значительно изменилось со времени революции большевиков. Всегда довольно терпимое, как я говорил ранее, сейчас оно стало ещё более доброжелательным. И, к тому же, у неё были свои заботы. Сказывалась блокада союзников, и Австрия с трудом могла прокормить своих пленников, число которых достигаю сотен тысяч. Так что, когда кто-то хотел освободиться под честное слово, его обычно отпускали, и он должен был найти работу, чему оказывайся только рад. Военный контроль в то время, о котором я говорю, здесь, в Австрии, был слабым.
Из-за всего этого я смог, когда добрался до Будапешта, наняться в порту на работы по погрузке судов. В отношении денег и еды положение было неплохим, пока ты справлялся с работой, делал её хорошо и быстро, а с властями не было особых проблем. Здесь я пробыл довольно долго, взаправду наслаждаясь работой, гак как я считал это отличной тренировкой. Затем, однажды, тяга к перемене мест вновь охватила меня, и я снова бросил всё.
Настоящая причина ухода с этой работы была в том, что в Будапешт недавно прибыл большой цирк, который назывался Бекетовским, и я думал, что смогу получить там работу либо атлета, либо борца. Но когда я обратился туда, оказалось, что исполнителей там больше, чем работы. Следовательно, для меня там не было места.
Директор цирка, однако, хоть и не мог меня устроить, дал мне рекомендательное письмо для Чая Яноша, очень известного австрийского борца, который имел собственный цирк. Основу труппы составляла команда борцов, в которую входил он сам и его пятеро не менее знаменитых братьев. Это было похоже на то, куда мне и надо было попасть. После недолгих поисков я обнаружил жилище Чая Яноша и положил перед ним это письмо и мое прошение.
На сегодняшний день из всех людей, кого я встречал в борцовском деле. Чая Янош был, должен сказать, самым примечательным.Он соединял в себе мощную стать и ужасную силу с соразмерным с ними умом. И позднее он стал одним из самых лучших в моей жизни друзей. Ему я поистине обязан очень многим, и я не только готов, но и рад признать это.
Вдобавок к своим другим свойствам. Чая Янош был очень молчалив. Получив конверт, он разломал печать и прочитал письмо, затем знаком пригласил в свою комнату и указал на стул. Он осмотрел меня, сидевшего, сверху донизу. Довольно долго не произносил ни единого слова, так что я подумал, что он, должно быть, немой. Но он-таки мог говорить, старина Чая Янош, когда считал, что есть существенный повод. И вот он заговорил, — только чтобы узнать, не голоден ли я. Услышав, что не ел довольно давно, он послал за провизией, которой я воздал должное, чудесно пообедав.
Когда мое пиршество закончилось. Чая Янош, который всё время моей трапезы беспрерывно курил, стал расспрашивать обо мне, и, насколько мог позволить себе, я кое-что поведал ему. После этого он снова погрузился в молчание. Через некоторое время, однако, он снова заговорил. «Всего, что я должен знать о тебе, ты не сказал, — промолвил он, — если нам придется работать вместе, ты должен быть полностью откровенным со мной. Тебе не нужно меня бояться. Но я должен знать о тебе всё».
Поскольку мне пришлись по сердце его взгляд и обращение, я рассказал ему всё. Когда закончил, он похлопал меня по плечу. «Ты с такой же душой, как и у меня, — сказал он. — Думаю, мы очень хорошо поладим. Но всё-таки я должен ещё и посмотреть, что ты можешь делать. Мы сейчас разбираем цирк, он будет готов к отъезду не раньше, чем через четыре дня. Приходи тогда в это же время и найди меня снова, а я тебя испытаю. Если ты так хорош, как уверяешь, то возьму в труппу и стану неплохо платить».
На том и порешили. В назначенное время я вновь пришел к нему, и мы пошли в цирк в компании с его братом Иосифом, почти таким же гигантом, как мой гостеприимный хозяин и потенциальный работодатель. Добравшись до места, я был представлен другим членам труппы, числом восемнадцать, и выставлен для испытания против парня, весившего около 20 стоунов, румыном, которого звали, как потом узнал, Пашкофски. Его я бросил за три минуты, вывихнув ему плечо и сломав ключицу, ибо схватка вышла хоть и короткая, но чрезвычайно яростная.