Мне недолго оставалось мучиться загадкой. Некоторые зрители не соглашались с тем, что мне нужно выдержать новое испытание, говоря, что я честно выиграл. Но другие в голос шумно поддерживали Петрова, говоря, что предложенное им сейчас испытание должно стать окончательным. Я не боялся сделать попытку: мне было скорее любопытно узнать, что это будет. Итак, я возвысил свой голос над всеми и сказал, что вполне согласен и готов. Отец был того же мнения. «Ничто из того, что может сделать Петров, не может быть выше твоих сил, мой сын, — сказал он. — Не бойся этого испытания, ведь ты сильнее, и конечно победишь».
Ликующая улыбка появилась теперь палице Петрова, он подошёл ко мне, держа в руках странную на вид железную полосу, каких я раньше не видел. Она была чуть длиннее двух футов и около полдюйма толщиной, а вдоль одной стороны и с обеих торцов было множество зазубрин, образующих острые концы и углы. Её, объяснил Петров нам всем, он согнёт пополам о свою шею, не обращая внимания на боль, которую причинят ему острые концы, впивающиеся в плоть. Затем он замкнёт эту полосу вокруг моей шеи, и там она будет оставаться, пока я не упрошу его снять, признав таким образом его силу и храбрость. Боль от того, что придется держаться за обоюдоострые края, не позволит мне применить свою силу сполна, даже если её будет достаточно, чтобы преодолеть крепость этой полосы. Он сомневается и в моей силе, и в моей смелости попробовать выполнить этот трюк! Так презрительно сказал Иван Петров.
Выходит, назначение этой странной и страшной на вид железки заключалось в том, чтобы унизить меня на глазах у всех и совершенно разорить моего отца. Моя кровь вскипела! Что за ужасное испытание, думал я. ибо знал, что будет намного труднее разомкнуть согнутый прут после того, как он был согнут другим, испытывая при этом дикую боль. Но что мне было делать? Я уже дал согласие и не мог этого избежать, если б и захотел. Я сам попался в эту действительно хитроумную ловушку. Такую, что, казалось, она погубит меня.
Но, быстро обдумав эту ситуацию, я рассудил: если Петров может презреть боль, то почему не может Александр Засс? Разве он храбрее меня? Никогда! Разве он так же силён, как и я? Нет, и это мне удалось доказать! Почему же тогда я должен позволить своему сердцу дрогнуть? И решительно сказал себе, что не сдамся.
В свою очередь, зная, что уверенная манера высоко ценится в любых состязаниях физической силы, я подначил его, чтобы он приступал.
Однако, если я думал, что этим приведу его в замешательство, то ошибался. Он быстро пристроил полосу за голову и, крепко ухватившись за ее концы, слегка согнул её вокруг шеи. Было видно, что ему очень больно, но, подбадриваемый криками возбуждённых зрителей, он продолжал, пока не согнул ее пополам, как и обещал. Затем, не обращая внимания на кровь, которая текла из ладоней и шеи, он нажал на нее ещё раз, согнув полоску намного больше. Это были мучительные усилия.
«Теперь я готов надеть это на Засса. — объявил Петров, — если он все ещё намерен принять это испытание». На что я ответил, что по-прежнему желаю этого. Итак, попросив меня встать на колени, он подвёл полосу под мой подбородок и начал соединять концы у меня на шее. Должен сказать он нисколько не пытался действовать осторожно, плотно прижав ленту прямо к моему горлу, да так, что я с трудом мог дышать. Он пытался ещё плотнее затянуть стальную петлю, но силы быстро покидали его. Поэтому, уверенный в том, что я всецело в его власти, он дал мне подняться, чтобы я попробовал освободить себя, если смогу.
Вам надо понять, что я не мог дотянуться до перекрещённых концов полосы, так как они были за шеей. И перед тем, как начать справляться со своей задачей, мне надо было повернуть петлю, что ужасно терзало мою кожу. И всё-таки я не отступился и, наконец, повернуть ее в положение, когда можно было ухватиться за концы. Подбадриваемый отцом и теми из зрителей, что желали увидеть мой успех, я изо всех сил старался разомкнуть это железное ожерелье и вырваться из его мучительной хватки. Хоть это было трудно, я наконец смог сделать этот нечеловеческий трюк. Я обливался кровью, но каждая жилка моего тела билась с яростной радостью, и я стоял, ликуя. Это был мой триумф, даже если отец и был заранее уверен в нём. Я. Александр Засс, доказан, что смел не меньше любого взрослого мужчины. Также я доказал, что моя сила одолела предложенное мучительное испытание.
Зрители бурно аплодировали мне, тогда как Петров, униженный, начал покидать эту сцену. Но я не был намерен дать ему уйти прежде, чем он не докажет, что может исполнить тот же трюк, хвастливо преложенный мне. «Погоди немного, Иван Петров, — сказал я, — ибо мне любопытно узнать побольше о тебе. Думаешь ли ты, что у тебя достанет сил развернуть этот ошейник, после того, как согну его вокруг твоего горла? Сам-то я думаю, что не сможешь. Достанет у тебя смелости попробовать?»
Попасть в свой собственный капкан, как говорится, Петров совсем не ожидал, и по лицу его было видно, как он удивлён. Но отступать некуда, не было никакого шанса избежать этого страшного испытания, ибо толпа была единодушна. «Теперь очередь Петрова, — кричали они, — это он должен сейчас показать свою силу и смелость».
Ему пришлось нехотя согласиться, и я приставил к его шее согнутую наполовину полосу и быстро сомкнул её на горле. Возможно, теснее, чем он сделал это мне: я решил не дать ему легко освободиться. Если он сможет разогнуть металл после того, как мои руки потрудились, то ему придётся быть поистине сильным и храбрым.
Преодолевая боль, Петров пытался освободиться от стальной петли после того, как я отпустил его, но всё было напрасно. Он обильно потел, а из ладоней и шеи текла кровь. «Довольно! — крикнул он в конце концов. — Я побит. Разогни полосу. Александр Засс. Ты взаправду честно победил в состязании, и я признаю тебя победителем!»
Услышав такие слова, я подскочил на помощь к своему сопернику, ибо у него уже не было сил сопротивляться, и он был в большом отчаянии. Схватив концы полосы, которые безжалостно соединил, я сделал усилие, чтобы освободить его горло от стальной хватки: сам он ни на сколько не смог отодвинуть её от своей плоти. Я ободрал ладони, и в висках у меня стучало так, будто они сейчас разорвутся, а полоса сначала не поддавалась. Затем почувствовал, как она медленно пошла. И, напрягшись, как никогда, я развернул её.
Так закончилось то, что, согласитесь, было чудовищным испытанием силы тела и воли духа. От радости победы я забыл о боли, которую пришлось испытать, а острое чувство вражды к побеждённому противнику ушло. Ибо он показал высокую степень духа и силы. Каждый из нас мужественно стремился к победе. Но я был доволен, что Александр Засс победил, не только ради своей собственной гордости, но еще больше из-за того, что это принесло хорошие барыши моему отцу.
Теперь я был знаменитостью в Саранске, хоть и совсем молодым человеком. Молва о моей силе расходилась на много миль. Однако жизнь моя почти не изменилась. Летом я всё еще посвящал себя делам отца, а зимой ходил в школу, как я говорил вам до этого. Конечно, я был по-прежнему привязан к изучению механизмов локомотива и учился управлять им. Но как же я это ненавидел! Даже трудно сказать, как сильно.
В конце концов, пришло время, когда я, теперь восемнадцати лет от роду и ещё более сильный, должен был попрощаться со школой в Саранске, с имениями, работая в которых был так счастлив, и с техническими мастерскими, которые ненавидел. Но мне пришлось отправляться, как говорится, из огня да в полымя. Ибо, завершив обучение здесь, я вынужден был ехать в Оренбург, город, находящийся на много миль отсюда, чтобы работать там шесть месяцев в большом локомотивном депо перед тем, как получить место помощника машиниста.
Итак, одним солнечным утром я отправился в путь из Саранска в Оренбург, куда и добрался через несколько часов путешествия, усталый, голодный и совсем несчастный. И пока я медленно шёл по дороге от вокзала к локомотивному депо, я гадал, какая жизнь мне уготована в этих чужих местах. Неожиданные и замечательные вещи предстояло мне вскоре обнаружить, какие и не снились.