Коньяка не жалели, наливали всем. Музыканты подзаправившись коньячком неожиданно, без команды куда-то потерявшегося дирижёра, ушкварили попури из вальса Мэндельсона и песни Семь сорок. Народ возликовал, подхватив мотив знакомый с детства песни. Кто пел, кто пил, но всем было весело и всё очень нравилось.
В десятый раз украли невесту и с тамады стали требовать денег на её выкуп. Все его отговорки, за то, что невесту выкупает боярин, не возымели на людей никакого действия. Его подняли вверх ногами и вытрясли с него весь полученный им за эту свадьбу гонорар. Больше всех старались невеста с похитившей её дружкой. Тут же был отправлен гонец за домашним коньяком, благо всё было рядом.
Директор дворца культуры, два часа тщетно пытался попасть к себе в кабинет. Оттуда слышалась музыка и игривый женский смех. Вызваный на помощь милицейский наряд застрял на уровне второго этажа, не преодолев риф в виде бюста пятого размера буфетчицы мадам Раи и волнолома в виде барной стойку буфета. Бороться с разбушевавшейся стихией в лице означенной мадам им так понравилось, что они и думать забыли, зачем их вызывали.
Наконец-то дверь кабинета открылась и поправляя прическу из кабинета выпорхнула смазливая блондинистая штучка, лет двадцати, а за ней вальяжно выкатился председатель исполкома. Погрозив директору пальцем, он попрыгал шаловливым козликом за своей подружкой.
Люди радостно отмечали Одесскую безалкогольную свадьбу. Кто имел право их попрекнуть? Не каждый же день бывает, такая шара.
К вечеру подъехало подкрепление — две пивные бочки. «За счет заведения, — гордо сказал порядочно подвыпивший, но ещё крепко стоящий на своих ногах директор промторга. — Гуляй босота, от рубля и выше». Наш народ упрашивать, таки не надо. Пили долго и со смаком. Свадьба гуляла до утра. Всё было музыкально, весело и вкусно. Как обычно.
Если бы не название — безалкогольная свадьба, то этот обычай, когда власть имущие дарят молодожёнам машину, мог в Одессе и прижиться.
Пришедшая утром на работу уборщица тётя Глаша была приятно удивлена количеством пустой стеклотары, выбитых золотых зубов и другой потерянной мелочёвки. Коньяк и пиво, правда, допили всё под чистую.
— А у нас, что-то ещё осталось? — спросил Петрович, явно адресуя свой вопрос мне.
— Ты, Петрович, — сказал я, наливая ему очередню рюмаху, — Не отвлекайся от рассказа. Что было дальше? Машинку подарили или как?
— Машинку? — переспросил уже совёлый Петрович. — Подарили, попробовали бы не подарить. Много та машинка спасла жизней на Колыме. Всё босяки на сегодня всё, устал. Остальное будет завтра. Пока босота. Пошёл я домой спать.
МАДАМ ПЕСЯ
Вы когда-нибудь слышали уважаемый читатель за то, как мадам Песя, та что живёт у нас в провулке зовёт за покушать своего ребьёнка. Если Вы не слыхали, я не скажу, что Вы таки много потеряли — отнюдь, скорее наоборот — сохранили своё драгоценное здоровье, что не скажешь обо мне ежедневно вынужденного выслушивать за этот разговор.
— Симьёнчик, — раздаётся, почти каждый вечер, в одно и то же время, у нас во дворе со второго этажа, голос мадам Песи, её самой не видно, но всем хорошо её слышно, — счастье моё, иди вечерять. К нам пришёл дядя Боря и принёс свежую рыбу.
Откуда-то из-за кустов разросшейся дикой сирени, через весь двор, в ответ, несётся бас двадцатилетнего, давно выросшего из своих детских штанишек Симьёнчика:
— Маман, зачем Вы кричите так, что Вас слышно за половину Одессы. Берегите свои силы и здоровье, если Вы так будете кричать, вы таки простудите свои гланды. А оно, Вам надо? Берегите себя, маман, Вам ещё воспитывать моих детей, ваших внуков.
— Нет, люди, ну Вы слыхали за этого халамидника? Оно ещё само не может вытереть себе, как следует нос, а уже хочет сделать из своей цветущей мамы, дряхлую старуху, навязав ей на шею чьих-то байстрюков.