Сдав в ломбард новую порцию золотых деталей звездолёта, Василий Иванович решил приобщиться к культуре и купить что-нибудь на память из картин на Андреевском спуске. Благо там этого искусства было, ну прямо завались.
Кое-как поднявшись вверх по улице, он выбрал у одного живописца торгующего судя по одутловатому лицу, живописью на опохмел, несколько картин и рассчитавшись с ним, попросил того доставит картины к нему домой. Отхватив сразу такой куш наличного бабла, спивающийся живописец с радостью согласился и, погрузив картины в видавшую виды автомобиль Таврию, они помчались, громыхая, как старое ведро с болтами, домой к Василию Ивановичу.
— Я, конечно, очень дико извиняюсь, но всё же позвольте поинтересоваться, пан, сам склэпав эту таратайку или такую уже купил? — рискуя прикусить на ухабах и ямах свой язык, как можно вежливее, спросил Василий Иванович у хозяина самоходного ведра.
— А ты я смотрю шутник, — ухмыльнулся живописец, — ну так и я сейчас пошучу. Смотри, умеешь так? — и он, бросив руль, стал пить с горла, по дороге купленный в магазине коньяк. — Иду на автопилоте, — сказал он.
Допив бутылку, он выбросил её в окно, попав в лобовое стекло едущего сзади Джипа.
— По-моему там недовольны Ваши поступком, — оглядываясь на Джип с разбитой лобовухой и с матерящимися людьми, сказал задумчиво Василий Иванович.
— Да сосут они банан у пьяной обезьяны, я сегодня при бабках и кураже. Пусть только сунутся — сарифметирую до ноля, — пьяно заржал живописец, по всей видимости, живя уже, какой-то своей выдуманной жизнью.
— Вы не будете против, если я сойду здесь? — спросил Василий Иванович поняв, что сейчас будет проводиться разбор полёта на автопилоте,
— Зассал, ну и вали отсюда сцыкло! — припарковывая к бордюру своё ретро ухмыльнулся живописец.
Зря он так сделал. Не успел Василий Иванович выйти из машины, как из остановившегося рядом Джипа выскочило три мордоворота, с битами в руках и, матерясь на всю Троещину, рванули к ним. Не ожидая, когда их начнут бить, Василий Иванович воспарил над землёй и, сделав крутой кульбит над троицей мордоворотов, снова опустился на землю. Получив во время его акробатических действий несколько ударов ногами в голову, троица мирно лежала, тихо постанывая в бессознательном состоянии.
— Милиция, убивают!! — неожиданно резанул по ушам Василия Ивановича чей-то женский голос.
— Сваливаем, козлина! — заорал Василий Иванович на вмиг протрезвевшего живописца.
Убитая Таврия заржав, как боевой конь, боднула закрывающий им проезд Джип, рванула вперёд. Пролетев несколько кварталов, живописец успокоился и спросил:
— Что это было?
— Где? — включая дурака, спросил Василий Иванович.
— Ну, там, на улице, когда ты летал.
— На улице, да и ещё и летал? М-да, братишка, тебе пора завязывать с синькой — уже и галюны начались. Завязывай, а то добухаешься до чертиков — не сдавался Василий Иванович.
— Ты не смотри на то, что я бухаю, знаешь, какой я раньше знаменитый был, о художнике по фамилии Чечкун слышал?
— Как ты говоришь твоя фамилия — Чушкин? Нет, не слышал.
— Да не Чушкин, а Чечкун, — вроде даже, как обиделся забулдыга.
— Ну и как же, Чечкун, ты докатился до такого состояния или у вас у художников, это в порядке вещей?
— Купили у меня как-то пару картин, ну за очень большие деньги и меня зело гордыня заела. Ну, а тут и собутыльники подтянулись, а с собутыльниками и хори, ну и закрутилось. Взял я, да и написал обезьян в церковном облачении и выставил на своей выставке. Ну, мне и объяснили ногами в голову, что я был не прав. Когда вышел с больницы, полыхнул Майдан, стало не до моей живописи и люди совсем перестали покупать картины.