С криком: «Наконец-то, ты приехал мой дорогой, Даник!» — она бросилась ко мне и повисла на моей шее всем своим телом. А надо сказать, что тело у моей знакомой было далеко не такое, как у Дюймовочки. Этого в принципе и следовало ожидать. А какое тело может быть у никогда не работавшей жены того самого офицера, который на предложение сдать свой корабль ответил отказом, заявив, что русские не сдаются? Но потом хорошенечко все, взвесив, поменял своё решение и спустил флаг Украины. Ходили смутные, ничем не подтверждённые слухи, что принятию такого решения способствовал некий кейс с полумиллионом долларов и квартира в Москве, где он сейчас и проживал, но я честно говоря в это не верю, чего не видел того не видел. Врать — не приучен. Приукрасить свои приключения немного могу, но упаси бог соврать — ни в коем случае. Как меня в своё время учил мой друг и наставник барон Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхга́узен: «Истина брат — прежде всего!» Этого правила я и стараюсь всегда придерживаться. Итак, встретившая меня знакомая поэтесса, по случаю глубокой тоски по отсутствующему мужу, была крепко под шафе. Не мудрствуя лукаво, она тут же прочла мне свои стихи:
Возьми, налей вина и выпей из моих ладоней;
Потом, любовь и страсть мою возьми:
Пусть за окном всё громче ветер воет,
Меня мой друг, ты крепче обними!
Упрячь меня от всех моих разочарований,
Упрячь от времени — его ведь беспощаден ход,
С тобой мой друг, не будет здесь страданий.
Разнузданны нас секс, спасет от всех невзгод?
Прочла стихи и как бы на что-то намекая, поволокла меня к лифту, который через минуту вознёс нас к мансарде, где в утопая в полумраке таилась её спальня. В ней, возле шикарного пятиметрового сексодрома, под зеркальным потолком, горничной был уже сервирован кофейный столик, на котором кроме нескольких бутылок вина божоле нуво, шоколад и чашка с красной икрой. Мне припомнился мой опыт, приобретённый по употреблению этого вина, в Париже. Как для парижан, божоле пить, конечно, можно, но не нужно — это молодое ещё не до конца отстоявшееся вино, к нему даже еду толком нельзя подобрать. Но если вы имеете подход к божоле нуво как к источнику вдохновения и веселого настроения, а не как к изысканному вину, тогда ситуация в корне меняется. После пятой-шестой бутылки, а моя знакомая видимо столько его и приняла на свою роскошную грудь, жизнь становится на удивление прекрасной. Увы, это ощущение длится недолго и всегда заканчивается тяжёлым прохмельем и больной головой. Потому-то я привык пить коньяк. Хороший настоящий французский коньяк, а не самопальную катанку, разлитую и укупоренную в Молдавии, которую я купил в Севастопольском магазине и которым угощал российских господ офицеров. По счастью я захватил с собой пару бутылок настоящего коньяка Camus (Камю VSOP Элеганс), который и выставил на стол…
Разлив его в хрустальные бокалы, я поднял свой и полюбовавшись игрой света в нём, прочёл свой стих:
Вы помните!?
И может мне Вы всё напомните?
А может…
Всё же Вы не вспомните?
Быть может лучше Вам прилечь
И я вчерашний номер здесь исполнию;
Своей любовью Вас наполнию!
Мой друг!
Любовь пока у нас жива, И место есть
здесь для отрыва —
Давай друг другу посвящать
Души прекрасные порывы.
Закончив читать стих, я провозгласил тост, в котором вкратце коснулся истории древнегреческой поэзии, сказал несколько тёплых слов обо всех девяти Музах, особенно тепло упомянул о покровителе всех влюблённых Купидоне и уже после этого плавно перешёл к современной поэзии. После того, как я прочёл первый стих Ахматовой, в спальне послышалось мерное посапывание, местами переходящее в храп. Поэтесса не выдержав встречи с поэзией Ахматовой, уснула. «Значит не судьба», — подумал я и уложив её спать на одиноко пустующий сексодром, пошёл в комнату прислуги, дочитывать горничной стихи Ахматовой.
На моё удивление двадцатилетняя особа оказалась очень и очень внимательной и что самое главное стойкой любительницей поэзии и почитательницей таланта Ахматовой. К утру, весь тот коньяк, что был у меня, был благополучно допит, стихи дочитаны. Всё было очень пристойно. Правда, мне, мимо своей воли, конечно, пришлось взглянуть на всё богатство её внутреннего мира, так сказать изнутри, но на что не пойдёшь ради святого, ради поэзии. Она ни грамма не стесняясь, привычным движениям, сняла с себя ночной пеньюар и, встав видимо в привычную для себя позу голубя, предложила совершить мне прогулку по её внутреннему миру. Внутренний мир у неё был так глубок, разнообразен и обширен, чувствовалось, что барышня всемерно при любой возможности его развивает, без отрыва от производства, т.е. от тех кроватей, которые она заправляет. Мне пришлось его сменить на более тугой, а потому более комфортный, который по счастливой случайности оказался рядом с её влагалищем.