Откуда в посылке часы? Да и зачем, собственно, Элис нужны часы? Взрыв. Элис в это время вызвала полицию на квартиру Рельсы, а сама бежала к себе домой, потому что так велела записка. Да и сердце волновалось за то, что же могло быть в её квартире. Всё смешалось в этом пустынном мире, полном сухости и пустословия.
Вся жара, бывшая хотя бы раз на улице, словно собиралась в единую тучу и начинала нещадно палить, сжигая всё на своём пути. Солнце, как единый глаз, сжигающий всё своим языком или пламенным взглядом, глядело на Элис и отговаривало её идти домой. Как раз в это время подул холодненький ветерок, вселяющий надежду в эту натерпевшуюся всякого девочку.
Она до сих пор слышала в голове его голос. Тот голос прорубал собой тишину, опять и опять признаваясь ей. Чтоб было проще бежать, Элис закрыла глаза и орала во всё своё тоненькое горлышко. Ничего такого с ней не произошло. Удача ли это или Божья помощь? Собственно, не имеет значения, ибо для неё это не имеет ровно и совершенно даже самого наималейшего значения. Сама Элис каким‑то неведомым образом добежала до своего домика. И это очень хорошо, что она здесь всё‑таки оказалась. Почему всё, кроме этого, пошло так, как не надо? Судьба‑злодейка. Ничего, пробиться сквозь туман неизвестности ещё можно. Лестница своими ядовитыми ступеньками отравляла каждый шажочек к верху. Она хотела взбираться, поэтому и не чувствовала такого низменного чувства как боль. Ноги, казалось, начали кровить и наполнять этой бурой гадостью обувку. Галлюцинации на фоне нервного срыва, я считаю. Она издалека видела свою дверь, но не примечала расстояния, которое ей всё равно пришлось бы преодолеть. Элис была истощена, падала на ходу, на ходу же засыпала. В глазах кроме отдалённой двери не оставалось ничего. Как потерянная, она добрела до двери и коснулась ручки. Её ключи потонули в кармане; их было не достать. Спустя минуту они оказались у Элис в руке, но, вставляя ключ, Элис поняла, что кто‑то есть дома. Мать с отцом не могли – у них работа, следовательно, это был Клаас, которому она давным‑давно на день рождения подарила ключики. Сразу же зайдя, Элис почувствовала тот самый запах. Множество мыслей было в её голове. Она боялась зайти в комнату, откуда шёл теперь гораздо более зловонный запах, чем там, у Рельсы. Пришлось перебороть себя и увидеть его… Клааса. Тело валялось на кровати, а лицо было выжжено чем‑то наподобие кислоты. Она боялась даже прикоснуться к нему, пощупать пульс и обрести надежду. Ей уже ничего не хотелось. Всё было потеряно. Все годы любви спалились кислотным выродком, который обиделся на её слова и решился мстить. Слёзы текли ручьями, превращались в лужицы‑озёра, а дальше становились морями‑океанами. Ничего не было в нём, да и в ней, кроме тела, не было ничего, как и в Рельсе отсутствовал намёк на человечность после того случая, который, как она думала, совершить не было, кроме него. На грани нервного срыва Элис стояла в исступлении, совершенно не придумывая выход из этой ситуации. Впрочем, выход был всегда. В этой же ситуации она ничего не могла придумать ничего, кроме как посмотреть в последний раз на Клааса. Но тут в глаза бросилась деталь. В руке у Клааса была туго свёрнутая записка, состоявшая из нескольких листов. Она чудом уцелела, и её не коснулись следы кислоты, как думала Элис. Она увидела написанное от руки письмо от покойного Рельсы, который смог подписать себя под истинным именем – Роджер. Элис плакала, удивлялась и не могла начать читать эти бумажки с прекраснейшим и отточенным на вид почерком. Ей хотелось бежать отсюда, но бежать было некуда – полиция должна была приехать с минуты на минуту. Она сама даже была готова признаться в убийстве Клааса, а письма сжечь, дабы Рельса в памяти других остался правильным человеком, каким он на самом деле и был по её мнению.