Она была вне себя. Всё проплывало перед глазами, и лишь она одна до сих пор оставалась на своём месте. Еле держась на ногах, вместе с Геловым Лина дошла до скамейки и спокойно присела. Звёзды падали с небес прямо на траву, разжигая ненависть. Опять же эта самая ненависть, что поражает каждого, кто прочитает это ужасающее письмо. Терпеливо ожидая, Лина начинала искать глазами звёзды, рассыпанные по всему небу. Раздражение могло утихать только из‑за этих маленьких сгустков энергии на небе. Ради кого‑то же они существуют? Видимо, для тех, кто в этом нуждается, они до сих пор являются единственным оплотом надёжности. Гелову было жалко Лину, поэтому своими объятиями он старался хоть как‑то её успокоить. Только Клаас сидел на третьей скамейке и очень медленно пожирал сыр, на упаковке которого было написано, что он швейцарский. На коленях он разложил бумажку с ножиком и начал прямо там его нарезать. На скамейке, которая была без белых ручек, рядом с Клаасом лежала авоська, в которой, по видимости, находились остатки сыра. Лицо его было очень бледным. Глаза с сузившимися синяками, размытыми от постоянного движения, напоминали чем‑то мышиные.
Под носом образовывались усики, а жидкие волосы опустились чуть ниже ушей. Былая чёлка была скрыта под белой фетровой шляпой. Спортивный костюм и кроссовки сменились на белое пальто с капюшоном и белые туфли с чёрными каблуками. Видно было, что от былого Клааса не осталось ничего. Что всё‑таки "Идиот" с людьми делает! Кусочки сыра таяли у него во рту. Казалось, что сам Клаас стал идиотом, потому что в глазах его была пустота. За этой же глупой физиономией виднелся сероватый город. Какие‑то дома были с плоскими трапециевидными крышами, когда другие довольствовались разрывающим небосвод шпилем.
Машины въезжали и выезжали, постоянно останавливаясь то на секунду, то на минуту в окрайностях автовокзала. На этом вокзале были огромные часы, пародирующие собой Биг‑Бен. На них постоянно оглядывался Клаас, дожидаясь встречи с Элис. А за серым городом виднелись белые очертания гор. Горы эти если и были днём зелёными, то ночью превращались в айсберги. От них настолько веяло холодом, что Клаасу пришлось попытаться натянуть капюшон на шляпу.
Конечно же, ничего не получилось. Впрочем, так хотя бы осталось какое‑то подобие стиля в одежде Клааса. Будто он живёт не в Граде‑Танке, а довольствуется жизнью петербургского денди, расхаживающего в подобном пальто и зимой, и летом, и осенью, и, конечно же, весной. Начинал идти дождь. Вместе с этим показалась наша героиня в зелёном дождевике. Из‑за темени этого нельзя было увидеть, поэтому сам вынужден давать такую справку. От дождя дождевик укрывал тёмные с рыжиной волосы. Шаг был отчётливый и направленный строго в сторону сквера. Каблуки с каждым шагом начинали звенеть всё громче и громче. Звон от железной шпильки начал доноситься до компании, что сидела на лавках, как на вокзале. Дождинки стекали по дождевику, опускаясь на пол. Это время и запах неизведанного места! Всё‑таки манит эта атмосфера людей неподготовленных. Но не Элис. За эти девять месяцев она очень сильно изменилась – она возмужала, окрепла духом и теперь совершенно не вспоминала Роджера. Если когда‑нибудь хоть какая‑то злая мысль или воспоминание о нём просачивались, то мозг сам автоматически всё удалял.
В этом и есть преимущество истинного взросления, которое Элис наконец ощутила на себе. Первым ей встретился Гелов. Элис влепила ему пощёчину со всей силы. Так она старалась защитить своё достоинство, которое Гелов опорочил своим письмом. Смотря на его полную тушу, даже жалко не было, что пощёчина коснулась именно его. Гелов это, не сомневаюсь, заслужил, потому что надо как‑то укрощать свой язык. На его лице могла бы сейчас появиться слеза, но её не было. Гелов сдержал чувства и начал понимать, что эта самая пощёчина была за дело и никак иначе. Своим пухлым телом он упал на скамью и уставил глаза вниз. Свитер Гелова, раскрашенный в цвета пчелы‑трутня, уже промок до нитки. Но он сам этого не чувствовал. Он ничего не чувствовал, кроме зарождающейся мысли об одиночестве.
Но это была та мысль об одиночестве, которая гласила, что у одиноких есть некоторые преимущества перед теми, кого любят. И радует, что преспокойно лишь с помощью одной пощёчины можно выразить и хорошее, и плохое. И для каждого человека, в конце концов, она будет играть в поучительном ключе. Элис обняла сидевшую подле Гелова Лину. Теперь она поняла, что и таким людям, как она, тоже нужна помощь. Ей стыдно было за те оскорбления, которые она нанесла этой взрослой девочке. Депрессивное состояние лечится не столько лекарствами, сколько поддержкой. И раз рядом с ней сейчас не были никого, то только Элис могла ей хоть как‑то помочь. И даже такой маленький шаг уже делает что‑то во всём мире депрессии. Но, естественно, этого недостаточно. Многие начнут считать, что это – уже излечение. Нет. Это – шаг к исцелению. И с каждым шагом, казалось бы, несбыточная мечта уже превращается в явь. Главное, после начатого не опускать руки. И вот на этих опущенных вниз губках восселяется надежда. Надежда на то, что человечество исправится, и будут такие же светлые и непорочные люди, как Элис. И это обязательно будет. По крайней мере, так казалось Лине. А если уж ей так казалось, то это должно непременно случиться. И тут Элис заметила того самого истукана, из‑за которого она и была вынуждена прийти сюда. По его взгляду сразу стало ясно, что от былого Клааса ничего не осталось. И ей сразу же стало его очень жаль. Он теперь не был красив, скорее походил на мышь, чем на человека.