– Любовь, – повторила Элис. – Только при чём тут…?
– Я действовал из любви к тебе, – начал плакать Роджер, пока на него смотрели все взоры.
– Заткнись! – закричала изо всех сил Элис. – Любовь подразумевает жертвы. Я хотела бы, чтобы ты умер, зная, что ты не способен любить кого‑то, кроме себя!
– Ты ведь любишь его. Я это вижу,– сказал Роджер.
– Я была готова сделать для тебя всё. Ты мог на меня положиться!
– Знаешь, я как раз хотел сказать тебе кое‑что. Что‑то очень важное. Я люблю тебя. Нельзя же игнорировать любовь! – вдруг закричал Роджер. – Элис, я люблю тебя. Уж теперь‑то ты веришь мне?
– Ты любил её, – неожиданно вклинился Кирелов. – А она тебя предала!
– Я и не знал, что, правда, люблю. Я не хотел делиться ей.
– Ты изуродовал моего парня! – выкрикнула, наконец, Элис.
– Ведь мы знаем, что случилось бы иначе. Ты бы ему сама навредила. Так же, как навредила мне.
– Я ни за что не раню Клааса! – со слезами промолвила она.
– Ты мне это говорила слово в слово, – в идиотическом бреду шептал Клаас, жуя сырный кусок.
– Когда мы встретились, ты был нервным дерганным лузером. Ты был никем! Я создала Роджера Валентайна! – сказала Элис и рукой, что была за спиной, приставила нож, отобранный у Клааса, к его горлу.
– То есть ты умрёшь, защищая того, кто чуть тебя не угробил? – крикнул Кирелов на Роджера.
– Именно. Безумие, да? – сказал он парню в кепке и повернулся к Элис. – Я тебе нужен, Элис! Как и ты нужна мне! Мы с тобой не идём по отдельности! – лезвие приблизилось ещё ближе к горлу. – Ты хочешь хладнокровно убить любимого человека.
– Я. Тебя. Не. Люблю, – ясным голосом сказала Элис и воткнула нож поглубже.
Увидев, что тело его "мастера" лежит на полу, Кирелов вынул пистолет из кармана и, целясь в Элис, попал в Клааса. На его исступлённых глазах появилась какая‑то неведомая дрожь. Сам он задрожал и начал биться в конвульсиях возле скамьи.
Элис целовала Клааса в висок, стараясь разбудить его, но ничего не выходило. Он дышал быстрее и быстрее, чего категорически нельзя было делать. Вот и итог. Элис, плача, начала оттаскивать тело к дороге, надеясь, что их кто‑то услышит. Но даже если бы их услышали, то никто и не постарался бы помочь. У Элис на глазах выступили слёзы, и впервые за очень долгое время она вновь закричала.
Крик достиг ушей всех водителей, катавшихся по округе, и даже, казалось, он достиг небес, где сейчас был Клаас. Белый костюм весь испачкался в чёрной, как Кирелов, саже. Кровь из груди плавно перетекла к животу. Элис протянула руки к лицу, которое стало в последние минуты очень дорогим. И я мог бы сказать, что Элис сошла с ума, но сейчас она с улыбкой плакала, глядя на Луну.
Гелов после того, как закончил отмирать, накинулся на Кирелова с кулаками.
Убийца натянул капюшон даже ниже козырька кепки, чтобы не видеть ничего, и выстрелил.
Гелов успел пробежать пару шагов и замертво упал перед его ногами, успев что‑то выкрикнуть. Лина испугалась и даже не попыталась спасти его и просто‑напросто убежала, оставив Гелова умирать в одиночку в компании двух психопатов.
На удивление Кирелов был спокоен.
Он оглядел два ближайших трупа и мельком заметил третий. Он подошёл к телу Роджера и вынул оттуда нож, даже не поморщившись.
Кирелов подозвал к себе Тасю, приобнял её и начал нарезать кровавым ножом швейцарский сыр. Она послушно его начала есть, пока сыр таял во рту вместе с запёкшейся кровью.
Он о ней старался заботиться. Заботиться о том безумии, о котором ему даже не стоило задумываться. И все истории подходят к своему логическому концу. Элис потеряла всё, что ей было дорого, ибо по‑настоящему она никого не любила. Лина ушла в свою депрессию намного глубже, потому что единственный человек, который мог её оттуда вытащить, умер.
Тася окончательно тронулась рассудком из‑за случая с ребёнком. И только один Кирелов остался самим собой, потому что в жизни никогда не знал удовольствий, а только получал кнут вместо пряника. Теперь он нашёл ту, кому нужна была поддержка и крепкое плечо под головой. За каждое удовольствие будет следовать наказание, ибо только так можно поддерживать мировое равновесие. Удовольствие и наказание неделимы, потому что они есть одно и то же. И для каждого человека есть свой лимит собственных удовольствий и наказаний. В конце концов, главнее всего радоваться и тому, и другому. И пока дождь смывает кровь с трупов, обливая одних и соединяя других, приходит осознание того, что удовольствие и есть наказание. От любви человек страдает гораздо сильнее, чем от физических увечий.