— Либо мы ставим ей зонд, — говорит она, — либо она умирает от голода.
Я смотрю в темное потайное местечко у нее в ухе и говорю: может быть, есть еще какие-то варианты?
Медсестра в дальнем конце коридора кричит, уперев руки в боки:
— Мисс Маршалл?
Доктор морщится. Поднимает вверх указательный палец, прерывая меня на полуслове, и говорит:
— Послушайте, сейчас мне надо закончить обход. Давайте мы поговорим, когда вы приедете в следующий раз.
Она идет в тот конец коридора, где ее ждет медсестра, и говорит на ходу:
— Сестра Гильман. — Она говорит быстро-быстро, так что слова натыкаются друг на друга. — Вы могли бы по крайней мере проявить уважение и называть меня доктор Маршалл. Тем более перед посетителем. Тем более если вы собрались кричать через весь коридор. Не такая уж и большая любезность, правда, сестра Гильман, но мне кажется, я заслуживаю уважительного к себе отношения, и еще мне кажется, что если вы сами начнете вести себя профессионально, то вам сразу же станет проще работать в коллективе…
Когда я возвращаюсь с газетой, мама уже спит. Ее жуткие желтые руки сложены на груди. На запястье — больничный браслет. Запаянная полоска пластмассы.
Глава 4
Как только Денни наклоняется, его парик падает в грязь. Две сотни японских туристов хохочут. Кое-кто подбирается ближе, чтобы снять его бритую черепушку на видеокамеру.
Я говорю:
— Извини, — и подбираю парик. Он уже далеко не белый и изрядно попахивает. Что, впрочем, и неудивительно — вся площадь записана псами и буквально тонет в курином дерьме.
Поскольку Денни стоит, скорчившись в три погибели, галстук болтается у него перед носом и закрывает обзор.
— Слушай, друг, — говорит Денни. — Ты мне рассказывай, что происходит, а то ни хрена не видно.
Вот он я — оплот колониальной Америки первых лет.
Чего только люди не делают ради денег.
На краю городской площади стоит лорд-губернатор колонии, достопочтенный Чарли. Стоит, наблюдает за нами. Руки скрещены на груди, ноги расставлены футов на десять. Молочницы деловито снуют по площади с ведрами молока. Сапожники, как и положено, тачают сапоги. Кузнец стучит молотом по наковальне, на которой — все тот же кусок металла. Он, как и все остальные, упорно делает вид, что не смотрит на Денни, который опять угодил в колодки — у позорного столба в центре площади.
— Поймали меня, я жвачку жевал, — говорит Денни, обращаясь к моим ногам.
Он стоит согнувшись, и у него текут сопли. Он шмыгает носом.
— На этот раз, — говорит он и шмыгает носом, — лорд-губернатор точно выступит на городском совете. Насчет меня.
Я опускаю верхнюю деревянную половину колодок — осторожно, чтобы не прищемить ему шею.
— Прости, приятель, — говорю я, — она, зараза, холодная.
Потом запираю колодки на висячий замок и достаю из кармана носовой платок.
У Денни с носа свисает сопля — прозрачная капелька. Я подношу ему к носу платок и говорю:
— Сморкайся.
Денни сморкается. Я чувствую, как его сопли хлюпают в платке.
Платок весь липкий и жутко грязный, но я не могу предложить Денни чистую одноразовую салфетку — иначе я буду следующим на очереди, кто подвергнется дисциплинарному наказанию. Здесь каждая мелочь может стать крупным проколом.
На его бритой макушке кто-то вывел ярко-красным фломастером: «Отсоси у меня», — так что я встряхиваю его грязный вонючий парик и кое-как надеваю его, чтобы закрыть неприличную надпись. Только парик весь промок, и коричневая жижа течет по лицу Денни и капает у него с носа.
— Теперь меня точно выгонят, — говорит он и шмыгает носом.
Ему холодно, он весь дрожит.
— Слушай, друг, — говорит он, — что-то мне в спину дует. Посмотри там, ага? Кажется, у меня рубаха выбилась из штанов.
Ага, выбилась. И штаны слегка приспустились. Так что туристы уже снимают его полуголую задницу со всех ракурсов. Лорд-губернатор таращится на все это выпученными глазами, а туристы снимают, как я беру Денни за пояс и подтягиваю ему штаны.
Денни говорит:
— Что хорошо, когда постоянно торчишь в колодках, — говорит он, — что я уже три недели держусь. — Он говорит: — Так я хотя бы не бегаю каждые полчаса в сортир, чтобы там втихаря подрочить.
И я говорю:
— Ты осторожнее, друг. Такое вынужденное воздержание — тоже плохо. Взорвешься когда-нибудь, и абзац.
Я беру его левую руку и запираю ее в колодках. Потом правую. Денни почти все лето простоял в колодках. У него на запястьях и вокруг шеи — полосы белой незагорелой кожи.