В следующую неделю я мистер Беннинг, который защищал её по скромному обвинению в похищении ребёнка после инцидента со школьным автобусом. Спустя ещё неделю, я государственный защитник Томас Уэлтон, который провёл ей сделку по признанию вины и скинул срок до шести месяцев после того, как её обвинили в издевательстве над животными зоопарка. Следом за ним, я поверенный “Американских гражданских свобод”, который ходил с ней на разборки по поводу обвинение в злоумышленном нанесении ущерба, корнями уходящее в возмутительное поведение на балете.
Это противоположно понятию “дежа вю”. Такое называется “жемэ вю”. Когда раз за разом встречаешь всё тех же людей или посещаешь всё те же места, но каждый раз всегда первый. Каждый встречный всегда чужой. Ничего знакомого вокруг.
– Как поживает Виктор? – спрашивает меня мама в следующий визит.
Кто бы я там ни был. Каким бы государственным защитником не оказался ныне.
“Какой ещё Виктор?”, – хочется спросить.
– Вам неохота будет слушать, – говорю. Это разобьёт вам сердце. Спрашиваю. – Каким был Виктор, когда был маленьким? Чего он хотел от мира? Была ли какая-то крупная цель, о которой он мечтал?
На данный момент моя жизнь представляется мне так, словно я играю в мыльной опере, которую смотрят герои мыльной оперы, которую тоже смотрят герои мыльной оперы, которую где-то вдалеке смотрят настоящие люди. Каждый раз, когда прихожу в гости, осматриваю коридоры на предмет нового случая переговорить с нашей доктором, с её маленьким чёрным мозгом, скрученным из волос, её ушами и очками.
С доктором Пэйж Маршалл, с её планшеткой и личными мнениями. С её пугающими мечтами помочь моей мамочке прожить ещё десять или двадцать лет.
С доктором Пэйж Маршалл, с новой потенциальной дозой сексуального анестетика.
См. также : Нико.
См. также : Таня.
См. также : Лиза.
Всё больше и больше кажется, будто я плоховато изображаю сам себя.
В моей жизни не больше смысла, чем в дзеновской коане.
Поёт домашний крапивник, но настоящая ли это птица, или сейчас четыре часа – уже не уверен.
– У меня нынче совсем склероз, – жалуется мама. Трёт себе виски большим и указательным пальцем и продолжает. – Боюсь, придётся рассказать Виктору правду о нём.
Взгромоздившись на кучу подушек, говорит:
– Пока ещё не поздно – думаю, у Виктора есть право узнать, кто он на самом деле.
– Так возьмите расскажите ему, – советую. Я принёс поесть, миску шоколадного пудинга, и пытаюсь протащить хоть ложку ей в рот.
– Могу сходить позвонить, – говорю. – И Виктор через пару минут будет здесь.
Пудинг светлее оттенком, чем холодная тёмно-коричневая морщинистая кожа, и резко пахнет.
– Ой, да не могу я, – отзывается она. – Это такая серьёзная вина, что я в глаза ему посмотреть не могу. Даже не знаю, как он отреагирует.
Говорит:
– Может, лучше даже если Виктор никогда этого не выяснит.
– Так расскажите мне, – советую. – Скиньте всё с плеч, – обещаю не пересказывать это Виктору, только с её разрешения.
Она прищуривается в мою сторону, вся старая кожа туго собирается у её глаз. Морщины у её рта вымазаны шоколадным пудингом, и она спрашивает:
– Но откуда я знаю, что тебе можно доверять? Я даже не уверена, кто ты такой.
Отвечаю с улыбкой:
– Конечно мне можно доверять.
И втыкаю ложку ей в рот. Чёрный пудинг лишь остаётся на её языке. Такое лучше, чем трубка для желудка. Ладно, допустим – дешевле.
Выношу пульт от телевизора за пределы её досягаемости и говорю ей:
– Глотай.
Говорю ей:
– Ты должна меня слушать. Ты должна мне верить
Говорю:
– Я он. Я отец Виктора.
И её белёсые глаза выпучиваются на меня, а всё остальное лицо, морщины и кожа, словно пытается соскользнуть в воротник её пижамы. Жуткой жёлтой рукой она творит крестное знамение, и челюсть отвисает ей на грудь.
– О, ты он, и ты вернулся, – бормочет она. – О, отец благословенный. Отче наш, – говорит. – О, прошу, прости меня.
Глава 11
Вот он я, обращаюсь к Дэнни, снова запирая его в колодки, на этот раз за штамп, оставшийся на его руке после какого-то ночного клуба, – я говорю ему:
– Братан.
Говорю:
– Как это странно.
Дэнни держит обе руки по местам и ждёт, пока закрою их. Он туго заправил рубашку. Помнит, что нужно немного согнуть колени, чтобы снять со спины нагрузку. Не забывает сбегать в уборную перед тем, как его запрут. Наш Дэнни становится профессиональным экспертом по несению наказаний. В старой доброй Колонии Дансборо, мазохизм – ценный производственный навык.
Да и почти на любой работе.
Вчера в Сент-Энтони, рассказываю ему, всё шло как в том старом фильме, где парень и картина: парень там тусуется по вечеринкам и живёт под сотню лет, но никогда не меняется. А портрет его становится уродливей, загаживается всякой фигнёй, которая бывает от алкоголя, и нос на нём вваливается от вторичного сифилиса и трипака.
Все эти обитатели Сент-Энтони теперь лазят с закрытыми глазами и довольно мычат. Все скалятся и благочествуют.
Кроме меня. Я их дебильный портрет.
– Поздравь меня, братан, – отзывается Дэнни. – Пока я столько торчу в колодках, уже набрал четыре недели воздержания. Это сто пудов на четыре недели больше, чем мне удавалось набрать с тринадцати лет.
Мамина соседка по комнате, рассказываю ему, наша миссис Новак – теперь всё кивает и ходит вся довольная, мол, я в итоге покаялся, что украл у неё изобретение зубной пасты.
Ещё одна старушка радостно тарахтит и кайфует как попугай с тех пор, как я сознался, что каждую ночь ссу ей в постель.
Да-да, заявляю им всем, это был я. Я сжёг ваш дом. Я бомбил ваш посёлок. Я сослал вашу сестру. Я задвинул вам говёный синенький драндулет “Нэш Рэмблер” в 1968-м. А потом, ах да, убил вашу собаку.
Так оставьте всё позади!
Говорю им: валите всё на меня. Пускай я буду изображать большую пассивную жопу в вашей групповухе для снятия вины. Приму заряд у всех.
И теперь, когда каждый спустил свой заряд мне на лицо, все они улыбаются и мычат. Все ржут в потолок, продолжая толпиться вокруг меня, гладят по руке и говорят, мол, всё нормально, мол, они меня прощают. Все, бля, набирают вес. Весь курятник тарахтит обо мне, и эта стройненькая медсестра, когда проходит мимо, произносит:
– Ну, смотрите, какой вы Мистер Популярность.
Дэнни шмыгает носом.
– Нужна тряпка для соплей, братан? – спрашиваю.
А странно то, что моей маме лучше не становится. Неважно, сколько я изображаю Крысолова-дудочника и увожу прочь упрёки этих людей. Неважно, сколько впитываю в себя вины, – мама уже не верит, что я это я, что я Виктор Манчини. Так что она не выпустит собственный большой секрет. Так что ей потребуется какая-нибудь там трубка для желудка.
– Воздержание – это, конечно, нормально, – продолжает Дэнни. – Но я мечтаю когда-нибудь жить жизнью, построенной на том, чтобы делать что-то хорошее, вместо того, чтобы просто не делать плохого. Врубаешься?
А ещё более странно то, рассказываю ему, что мне кажется, мою новую популярность можно превратить в лёгкий трах в чулане с той стройной сестричкой, – может, дать ей поршень по щековине. Стоит медсестре вообразить, что ты чуткий заботливый парень, который проявляет терпимость к старым безнадёжным людям, – и ты уже на полпути к тому, чтобы её отодрать.
См. также: Кэрен из Ар-Эн.
См. также: Нанэтт из Эл-Пи-Эн.
См. также: Джолин из Эл-Пи-Эн.
Но, с кем бы я ни был, башка моя полностью забита той, другой девчонкой. Той доктором Пэйж Как-её-там. Маршалл.
Так что, кого бы я ни драл, мне приходится представлять себе больших гниющих животных: сбитых на шоссе раздутых от газа енотов, которых таранят на большой скорости грузовики на раскалённом от палящего дневного солнца асфальте. Либо такое, либо я тут же кончу, так возбуждает меня засевшая в голове доктор Пэйж Маршалл.