Меня тревожило, что в докторском доме их могут хватиться, но Герберт и Эмили каким-то образом знали, когда можно вернуться незамеченными. Они приносили мне маленькие подарочки — что-нибудь поесть или минеральную воду, понимая без всяких разъяснений, что я во многом испытываю нужду. Иногда им удавалось пронести кусок торта и, отдавая дань торжественности момента, они наблюдали, как я его съедал. Особо пристально за мной следили темные миндалевидные глаза на круглом лице Герберта. Он крепко обхватывал себя руками, глядя, как двигается моя челюсть, а Эмили, разумеется, болтала, словно в ее обязанность входило говорить за двоих. «Вкусно, Говард? Любишь тортики? Какой твой самый любимый? Я больше всего люблю шоколадный, хотя клубничный тоже вкусный».
Герберт и Эмили могли растравить душу, что и делали, ввергая меня в мир безжалостной «нормальности», но, в общем, если я в них нуждался, всегда были тут как тут. К тому времени мне уже удалось отточить навыки выживания, однако к зиме я был не готов — подвело, увы, присущее и мне безразличие верхушки среднего класса к метеоусловиям. Несколько дней подряд я отлично кормился остатками с праздничных столов, попавшими на помойку после Дня благодарения, но во время вылазок замерзал. Спустя неделю ветер, врываясь в щели, уже вовсю гулял по моему чердаку. Обогреться было нечем. Зима с ее непредсказуемыми выходками стала угрозой для моего образа жизни.
Я проклинал себя как домовладельца, не удосужившегося утеплить чердак. Перерыв все барахло, среди которого обитал, в сундуке для приданого я нашел старинные шторы, положил их поверх старого пальто, заменявшего мне одеяло, и, натянув на уши найденную на улице вязаную шапку, какие в холодную погоду носят военные моряки, свернулся калачиком под этим жалким тряпьем на спасительном футоне, изо всех сил стараясь не клацать зубами.
Но как быть в курсе происходящих в доме событий? — ведь когда выпадет снег, каждый шаг в саду, оставив подозрительный след, превратится в очевидное доказательство того, что здесь промышляет вор, и Диана непременно позвонит в полицию.
Однажды, не выдержав нестерпимого холода, я пробрался через заднее крыльцо в дом и благополучно провел несколько часов между полуночью и рассветом в подвале, греясь у котла отопления. Возвращаться к прошлой жизни я не собирался и решил не сдаваться, чего бы это мне ни стоило. Путь в ночлежку для бездомных, которая, конечно, в городе есть, скорее всего в южной части, где живут иммигранты, нелегалы и трудовая беднота, мне заказан. Нельзя забывать, что и там есть свои правила: даже у бездомных имеются имена и биографии, которые наверняка интересуют любопытных социальных работников. Если прикинуться глухонемым, могут упечь в какое-нибудь заведение. Лучше замерзнуть до смерти. Как только я все это уразумел, сразу полегчало, я даже согрелся и уснул.
Был, правда, другой вариант, позволявший не нарушать зарок, которым я себя связал, — найти убежище в доме доктора Сондервана. Я уже не раз проникал в ванную комнату в цокольном этаже и однажды, пока Герберт и Эмили караулили дверь, даже рискнул принять душ. Другой раз поздно ночью они впустили меня в темную кухню, и, хотя в ноздри бил затхлый запах, а громко тикавшие часы напоминали о порядках, граничащих с тиранией, я доставил ребятам удовольствие, съев яблоко и куриную ножку. Однако глупо было бы рассчитывать, что еженощный гость в санатории чудаковатого доктора может остаться незамеченным.
Пока я размышлял, тревожился да так ничего и не предпринял, зима заявила о своих правах разбушевавшейся на улицах метелью и жутко, как ветхозаветный бог отмщения, завывала в моем хлипком укрытии.
Разумеется, никто меня в капкан не загонял, просто мне так казалось. Спячка — гениальное изобретение эволюции, рассуждал я, но почему медведям, ежам и летучим мышам удалось включить его в свой арсенал, а людям нет?
По мере того как снег облеплял гараж, забиваясь в щели на сайдинге, в моем убежище становилось немного уютнее, но простуды избежать не удалось. Я понял, что заболел, когда проснулся со слезящимися глазами и саднящим горлом. Попытался встать, но понял, что не удержусь на ногах. Я прямо-таки ощущал, как внутри у меня резвятся вирусы. Тут уж волей-неволей признаешь, что заболел. Да и трудно ожидать иного, когда ты истощен и не подготовлен к зиме.
Ни разу в жизни я не чувствовал себя хуже. Вероятно, у меня был сильный жар — половину происходившего я не запомнил. В сознании отпечатались две фигуры юных инвалидов, встревожено глядевших на меня из дверного проема. Я был, наверно, жалок, пытаясь приветственно помахать им бледной костлявой рукой. Той же ночью кто-то из них вернулся, потому что ближе к утру я проснулся, оттого что почувствовал под ногами бутылку с горячей водой. Помню одно, самое призрачное, видение: рядом со мной лежит Эмили, одетая, обвив меня руками и ногами, чтобы согреть, и ритмично трется своим бедром о мое, мило воркуя и целуя мои заросшие щеки.