либерализм,
ролевые игры,
войну,
и еще кто будет готовить,
и еще кто когда засыпает
и будет ли он мне мешать,
если будет стучать по клавишам.
Как ни странно,
после его смерти
я говорю ему все о том же:
о войне, о работе,
о распускающихся цветах,
о смешных надписях на стенах.
И еще примерно то же, что раньше:
«я люблю тебя.
все будет хорошо.
держись, пожалуйста».
Говорю, говорю, говорю изо всех сил,
словно если я замолчу,
он исчезнет,
порвется тонкая ниточка между мирами,
от сердца к сердцу.
Иногда
я чувствую оттуда тепло,
спотыкаюсь,
живу дальше,
продолжаю с ним говорить.
Каждую ночь он снится ей, и каждую ночь одно:
они живут свою жизнь, похожую на кино
то про шпионов, то про романтику, то бесконечный бой,
то на какую-то скучную ленту попросту про любовь.
Каждую ночь ее насквозь проедает страх:
каждую ночь в финале он умрет у нее на руках.
Каждое это «мы» суть обреченное «мы»,
каждую ночь она забирает его взаймы
у бесконечной пропасти смерти, у черного небытия,
хлещет сквозь ночь обреченность, отравленная струя,
каждую ночь ей нужно его возвратить назад,
но если это ад, то она согласна на ад.
О господи, благословенен твой ад.
Зацикленный на рипите варьируемый сюжет,
на плечи ложатся сотни непрожитых этих лет,
она повторяет: ад, — и ставит свечу на окне,
и снова ложится спать, и жизнь проживает во сне.
И мечется, и дрожит, и сияет ее свеча,
и плачет ее свеча в предрассветный час,
и пламя ее суть вера и суть любовь,
которая может из ада вывести за собой,
поскольку на тысячной ночи прервется круг,
и вспыхнет ярче свеча, и она не отпустит рук
его из своих ладоней, и более никогда
ни смерти, ни сну, ни яви его не отдаст,
поскольку любви достаточно, чтобы ад
попятился, отпустил из кольца своего,
поскольку горит свеча, и сотни свечей горят,
поскольку любви достаточно для всего.
Любви всегда достаточно для всего.
В мае я не знала еще, как я доживу
до осени, не знала, что будет после жары,
но вот уже седина покрывает траву
и листья каштанов, и за городом жгут костры.
Я сижу на траве, надо мною белеет храм,
начинается осень в августе, начинается с нас.
С наших пустых квартир, где нет места детям или котам,
с нашего одиночества в предутренний час.
Осень говорит о нежности, которая остается нам,
когда становится потерянно и холодно по утрам,
чужими перчатками на ледяных руках,
ложащейся компрессом на горячечные виски,
нежности, которая приходит вместо ненависти и тоски,
нежности, которая побеждает страх.
Ничего у меня нет, кроме нежности, руки мои пусты,
и течет бесконечный свет посреди темноты,
и на плечи ложится чужой бушлат,
и ложатся на землю истончившиеся листы,
и сияет любовь, прогоняя ад.
Есть сказания о любви, в них мосты и реки,
теплый дом, зажженный очаг, сплетенные руки,
запах хлеба и сыра, свет сквозь прикрытые веки,
и смешные, и нежные письма в разлуке.
Есть сказанья о вечной любви, в них вода живая и неживая,
темнота карельских озер и ночной дороги,
и изгрызенные железные караваи,
и железной обувью истертые ноги,
и далекое солнце, запредельное небесное счастье,
и растущий голос внеземного хорала.
Я иду по камням со свечой, и она никогда не гаснет.
Я не выбирала вечной любви, это она меня выбирала.
здравствуй, хороший мой,
так давно мы не были рядом,
я иду по желтым путям октября, там
ветер пахнет дымом сожженных полей,
и луна становится все круглей,
и качаются призраки ковылей,
я иду по скрестьям тропинок и автотрасс,
золотые ветра октября проходят сквозь нас.
мой хороший,
что-то светлое держит нас вместе,
миллионом дорог земных и небесных
оплетает нас, summer children, летних детей,
что-то оплетает нас миллионом путей,