нашей плоти
по обе две
стороны границы.
Будем плакать: «зачем вы нас, папа и мама, рожали»,
будем плакать: «зачем на мине он подорвался».
Нас за этим и создавали, и обжигали,
чтоб сейчас нам плакать открыто, вгрызаться в пальцы.
Будем плакать и злиться. Девочки, девушки, женщины,
будут нас осуждать — те, которые ходят строем
(погибают — строем); их больше нас или меньше,
эти девочки, эти мальчики, коим важно остаться героями,
умереть — героями.
Но останемся мы.
Эти женщины.
Девушки.
Девочки.
Отрицая смерть, не смиряясь с невыносимою,
будем плакать на улице, смерть отрицая; вечно
отвоевывая бессмертье своим любимым.
1.
друг мой, друг мой
(друже),
Когда вы развернете на нас оружие
(коли запалає сніг)
промедли пару мгновений
(помовч хвилину)
и вспомни меня
(звернися до мене),
и помни, что куда бы ты ни стрелял
(пам’ятай, коли будешь стріляти),
у тебя под прицелом будет моя земля
(перед тобою будуть зморщені хати),
у тебя под прицелом буду я — растрепанная,
с черным от боли лицом, как эта земля
(пам’ятай, моє сонце, коли ти стрілятимеш,
бо стрілятимеш в мене, куди б не стріляв).
потому что я — эта земля и ее терриконы,
и ее шахтеры, взявшиеся за оружие.
(пару хвилин зачекай,
а потім все одно,
все одно стрілятимеш в мене, друже).
2.
Потому что я — террикон, сосок на груди земли,
Потому что я — разбитый танк на дороге,
Потому что я — это яблони, что отцвели
и впустую роняли свой урожай под ноги.
Потому что я — этот тощий пацан с Донбасса,
с черенком от лопаты вышедший на автоматы
защищать свою землю от управленцев среднего класса,
защищать ее магию, правду и ароматы.
Потому что я — ребенок, живущий в подвале,
чтобы прятаться от обстрелов, и еще я другой ребенок,
тот, что спрашивал, куда, мол, руки девали
после того, как взрывом их оторвали,
и улыбки не было, и голосок был тонок.
Потому что я — старушка, идущая в церковь среди блокады,
где по-братски делится собранным с огорода.
Потому что все это я — эта жизнь после ада.
Потому что назад — ни секунды, ни метра, ни года.
Потому что я — израненная земля.
Так давай же, мой друг,
стреляй же по мне, стреляй
Мы думали, что живем в эпоху безволья,
что мы кто угодно — но никогда не солдаты.
Но потом наши братья взяли палки и колья
и вышли на автоматы.
Война выбирала нас. Мы были художники и поэты.
Мы не умели воевать, но быстро учились.
И нет у войны романтики, никакой романтики нету,
только ветра степного примесь
да горечь утрат. Мы стали злы и расколоты,
научились делать перевязки, вставать по тревоге,
и было сухое, безводное летнее золото,
и были истоптанные дороги.
И была дорога вперед — помалу, упрямо,
через снега, через жгучее злое солнце.
Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.
Я не знаю, кто вместо нас вернется.
В этом крае каждую безымянную реку
называли Черной. И человеку
выживать было сложно. Выжили полукровки,
привыкшие жить в болотах, у черной кромки
неба с болотом. Проросли цветами,
желтыми, безымянными; и кустами
с красной кожей, растущими у дорог.
Черные реки и черные нити отмеряли каждому срок.
Я иду к тебе через каждую черную реку
сквозь закрытые веки, вбирая мартовский снег,
собирая боль, что отмерена этому веку,
каждой бабе, потерявшей любимого на войне.
Я иду к тебе, истирая железные сапоги,
изгрызая железные караваи, и я сильней,
чем вот эта тьма, в которой не видно ни зги,
чем вот эта боль, где теряют любимейших на войне.
Я иду к тебе по желтым цветам да по черным рекам,
я вобрала всю боль, что отмерена человеку,
я иду по болотам да через степь и холмы,
набегает с юга солнце волной лучевой,
там, за гранью, я тебя встречу, и будем мы,
я иду к тебе, и не кончено ничего,