– Во дают! – восхитилась я, – Это ж надо так в роль войти! Слушай, может, они тут все – прирожденные актеры, а? Воют так, словно у них тут поминки любимого дедушки. Объясни ты им, что ли, что ничего я не забираю, это просто фотка… А то за этими их воплями мы так до еды и не доберемся.
– Ты включи камеру обратно и картинку мне его выведи, – скомандовал Венька, и я на сей раз послушалась. А он поднес фотик прямо ко рту, а потом, повернувшись лицом к старейшине, дунул на картину и ему на физиономию – и тут же выключил экран. Дядьки радостно загалдели.
– Видишь, как они нервно реагируют, – сказал он мне с упреком, – не надо лучше!
– Да ла-адно, – отмахнулась я, – если заповедник, так пусть отрабатывают.
– Ну тогда хотя бы картинки им не показывай! – попросил Венька.
А есть, меж тем, хотелось уже просто умопомрачительно. Закланный агнец, или кто он там, запахи источал самые соблазнительные, и я чувствовала, что еще пять минут проволочки – и я скончаюсь прямо на месте в жутких голодных муках. Но судьба была к нам милостива – главный дедок, наслушавшись венькиных россказней, слегка притих и позвал нас к столу, хотя на фотик в моих руках косился весьма опасливо.
Ждать второго приглашения я лично не стала. Стульев нам, для пущей аутентичности, тоже не выдали, так что пришлось последовать примеру аборигенов и по-походному усесться прямо на коврик. Зато над нами растянули покрывало на палках, очень кстати по такой жаре. А сидеть – ну да ладно, нам не привыкать, посидим и по-турецки… Зато вот она – еда! Горяченькая!
6
Жрать и в самом деле хотелось – со всеми этими приключениями прошло невесть сколько времени, а завтракали мы давно и очень легко. Сколько бы ни слупили, а дешевых вариантов типа фалафеля или шоармы (она же по-московски шаурма, а по-питерски шаверма) в пределах досягаемости не было.
От одного вида этой нежной молодой баранины в желудке аж заурчало, рядом стояло еще одно блюдо с лепешками, и третье – с зеленью. И огромный кувшин с… да, с вином! Вот тебе и главное доказательство, что перед нами были никакие не мусульмане, а кто-то иной.
А тарелок там или вилок никаких не было, или хотя бы даже стаканов – только такие же грубые, в деревенском стиле раскрашенные керамические плошки для вина, да и тех было всего несколько штук разного размера.
Старейшина жестом пригласил нас садиться, и я, скинув сандалии, совсем уж было собрался расположиться по-турецки, но решил, что руки помыть бы не мешало. Юлька туалета, кажется, не нашла, так что я постарался выяснить насчет этого у старейшины, по-арабски и по-английски, но он меня явно не понял. Ну не знал я, как по-арамейски называется это заведение, совершенно не знал! И тогда просто я просто плюнул и перешел на иврит, вдруг сообразит.
Про сортир он, впрочем, не знал и на иврите. Зато при звуках этого языка оживился… и стал мне отвечать! Иврит у него выходил, правда, какой-то странный, сперва я подумал, что с палестинским акцентом, как на территориях малограмотные крестьяне говорят. Но на самом деле это был вообще другой, хоть и похожий очень язык, выговор у него был очень своеобразный, и вставлял он то и дело незнакомые мне словечки. Но мы наконец-то стали друг друга понимать. Руки помыть – это оказалось запросто, нам тут же поднесли еще одну большую керамическую чашу с довольно мутной водой (ни мыла, ни полотенца!) и после того, как мы сполоснули в ней руки, чуть ли не вся деревня, строго соблюдая очередность, сделала то же самое. Не меняя воды, разумеется. Странные у них все-таки были обычаи! А насчет облегчиться, это можно было пока отложить. Тем более, что баранина пахла совершенно фантастически.
Мы сели на циновки, старейшина начал с какого-то длинного и очень цветистого тоста на своем ломанном иврите, из которого окончательно стало ясно, что нас называют богами. «Человеки мы, человеки», – попытался я объяснить, но это мое заверение было понято как полное согласие со всем сказанным выше, так что пришлось замолчать.
– А есть-то когда будем? – переспросила Юлька.
– Да подожди, неудобно прежде хозяев кусок брать, – ответил я.
– А мне удобно, я голодная, – сказала она и протянула руку к блюду с мясом.
Ну никакого представления об этикете! А старейшина, повинуясь малейшему движению ее руки, сам немедленно замолчал, подскочил, схватил блюдо, подал нам с поклоном, очень неудобно получилось!
– Юлька, ты дикая. Тебя сдадут в гарем на перевоспитание! – возмутился я скорее для виду, а на самом деле радовался, что можно уже пожрать.
– Я их сама там перевоспитаю! – смеясь, ответила она, – ты лучше узнай, как у них тут с вилками.