— Валдиса? Думаю, да. Хотя прошло уже несколько лет как не видел его.
— Ровно два года. Два года, это основательный промежуток времени в жизни взрослого человека. Мне кажется, он изрядно переменился.
— Надо думать. Но изрядно ли, не знаю. Не считаю. У него, кажется, твердый характер.
— Твердый характер… Ты думаешь, что у мужчины, воспитанного женщиной, может быть твердый характер.
— Анну нельзя отнести к обычным, легковесным женщинам. У нее у самой твердый, уравновешенный склад. И, кроме того, Валдис до двадцати лет рос с вами обоими…
Берг слышит в его реплике только одно.
— Анна… Как хорошо, что у нас по соседству такие интимные друзья. И ты хорошо изучил характер своей жены. Право, если бы меня спросили, я бы даже не смог ответить. И все же, как бы там ни было, я считаюсь ее мужем…
Взгляд его как будто слегка покалывает. Он не отводит его от Зьемелиса. Аптекарь мнется и не знает, что ответить.
Но Берг и не ждет никакого ответа. Он знает его про себя. И вот он опять смотрит в окно и говорит. Разговорчив он сегодня, это он сам сознает. Верно, из-за праздника.
— Может быть, это и странно, но я и сам чувствую сегодня небольшое волнение. В мои годы и в моем положении человек уже давно должен быть выше этого. Мне казалось, я и был выше. Но старая слабость сидит где-то глубоко-глубоко и вылазит, когда мы меньше всего думаем о ней. Потому я сегодня и болтаю, как старая баба… Валдис, говоришь! И насчет характера его. Может быть, ты и знаешь. Я — нет. Похоже, что вообще ты больше моего знаешь о моей семье. Я ограниченный человек. И сам-то себя, как погляжу, не знаю. Ничего не знаю о характере своего сына. И все же знаю. Как линии на своей ладони, вижу, какого он склада. Я могу только наблюдать. На его воспитание я не оказывал ни малейшего влияния. С ребенком надо жить вместе и спать рядом. Воспитывающее и формирующее воздействие имеет только жизнь и пример — незаметный, систематический, неослабный, минута за минутой. Разве я мог привязать его к своему креслу? И воспитывать морализаторскими сентенциями и прочими пустыми словами? Это же смешно. На это у меня ума хватает. Потому-то я и доверил его матери. По сути дела, он только ей и принадлежит. Я тут всего лишь случайный фактор. Преступный фактор, если можно так выразиться… Не спорь, я знаю, что говорю. Социальный психолог и моралист могли бы почерпнуть хорошую тему для поучительного и назидательного сочинения… Но что я хотел сказать? Да. Я не принадлежу к тем блаженненьким, которые обычно восторгаются своими сыновьями и ждут от них бог весть чего. Я знаю, что у умного человека сыновья всегда менее одаренные и уравновешенные… Тут опять тема — законы биологии и психологии. Но оставим научные темы… Скажи, аптекарь, может ли женщина воспитать настоящего мужчину? Разве она у меня воспитатель? Каким может вырасти мужчина, если мать его сызмальства балует, если им руководит женский характер? Я же видел, с ранних дней, устремления и интересы этого заурядного, здорового, нормально развитого мелкобуржуазного ребенка. Учился хорошо, охотно читал приключения, охотно играл в солдат и извозчиков — как все, как все. Любил красивую одежду и сладости. Как все дети в его годы. Но поелику в этом захолустье он не мог приобрести всех необходимых для бюргерских юношей манер и прочих качеств, пришлось ехать в столицу — ради гимназии и университета. Арай высокоученый человек. И у него непременно имеются связи в хорошем обществе. Он порядочный человек и, к несчастью, мой преданный друг. И в немногих своих письмах он каждый раз сообщал что-нибудь о Валдисе. Несомненно, благодаря его внушению сын посылал мне длинные письма, в которых было больше сердечности, чем я могу вынести, и пространные описания общественных настроений и студенческих беспорядков — как будто ему до этого есть какое-нибудь дело… Но вот здесь я впервые вижу сотни писем Арая. И Валдиса. Мне доставалось только охвостье из сочувствия и ради приличия. Ах, я уж и за это благодарен! Все знаю, все понимаю и большего не хочу. Для калеки должны быть дороги даже и остатки здоровой, сильной любви. Это же самое дорогое из всех подачек. Мы, калеки и нищие, далеко не так не благодарны, как нас часто представляют. В особенности мы, интеллигентные нищие…
Зьемелис опирается на заваленный стол. Руки его нервно шарят по краю стола. Лицо багровеет, на нем ясно видны гнев и сожаление.
— Что это за разговор! Что за бессмысленные, неумные умствования! Что с тобой сегодня? Ты нездоров?
Берг сухо, деланно и неприятно смеется.
— К сожалению, если не принимать в расчет эти обрубки ног, я вполне здоров. Здоровее, чем когда-либо. Калеки, они ведь жилистые. Ты не замечал?.. Неумные умствования — ты знаешь, это не так уж плохо сказано. Ты становишься каламбуристом.