- Разве можно подневольно на волю тянуть? - спросил поп Огурец.
- А по другому и не будет никогда. - уверенно ответил Рыбка. - Людская скотинка тяжела на подъём.
Каракут поравнялся с телегами Колобовых.
- Вот казак.
- Кажись хворый? - спросил дед
- А мы твоего совета послушались.
- Какого совета? - спросил Каракут.
- Тимох? - довольно воскликнул дед.
Тимоха спрыгнул с телеги, откинул рогожу. Каракут увидел целую кучу здорово сделанных трещоток с серебряными лодочками.
- А? - довольно сказал юноша. - Как.
Мужик сразу за главное ухватился.
- Мы через Нижний пойдем. Ты нам сейчас казак скажи, какой купец там трещотками торгует?
- Я сам у вас куплю.
Мужики заулыбались. Таких не проведешь.
- Вот лиса.
- Сам выгоду ищет.
- Скока дашь?
- Дам. Хорошо дам.
Рыбка подъехал к Даше. Она сидела рядом с Макеевной.
- А Устинья где?
-От, черкас. Как глаз распалился. И не думай святую нашу лапать.
Даша открыла короб. В темноте увидел Рыбка глазаУстиньи
- Совсем ты сдал, Каракут. - сказал Торопка. Он видел покрытые красными пятнами руки Федора.
- Лихоманка у меня. Это пройдет. Ты то как?
- Я то. Сам себя охраняю.
- И не жалко дом покидать?
- Да рази ж я его покинул? Вот он мой дом. - Торопка показал на Дашу и благословленную матушку. - А тебе не жалко?
- Чего?
- Не знаю. Чего-нибудь?
- Нет Торопка. Нечего мне жалеть.
ХХХ
Ночью подошли к волжской переправе. Встали, разложили костры и подковой выстроили повозки. Бесконечная степь дышала опасностью. Как ни крепился Каракут, а последние версты пришлось ему ехать в скрипучем и каменном возке. Совсем ему стало плохо. Плохо слушались руки и ноги, а пульсирующий жар сменился лихорадочным мелким как осенняя водная рябь ознобом. Федора положили рядом с пылающим костром. Его развел Рыбка. Каракута укрыли овчинным тулупом, и Устинья поила его горячим питьем. Но лучше не становилось. Каракут смотрел в черное стеклянное небо с рассыпанными по круглой поверхности звездными пузырьками. И думал, и ждал.
- Бисова страхолюдина. - услышал Каракут. Рядом разлегся Рыбка. Покусывал свою курносую люльку, пускал в неизвестность облака пахучего дыма.
- Всегда за спиной и дышит, как падлюка, дышит.
- Ты про небо?
- Небо?! Говорю же, бисова страхолюдина.
- Когда переправа?
- Утром.
- Сотник тот самый?
- Жила.
- Совсем я плох, Рыбка.
- Плохо про себя думаешь. Другим голову набивай.
- Не могу.
- Не хочешь. С царевичем разобрался?
- Запутался больше.
- Есть виноватый?
- Есть. И нету.
- А так бывает?
-Чего не бывает...Лекарь Эстерхази снадобьем опаивал, тело больное ослаблял. Андрюха Молчанов, чем его царевич обидел, не знаю, трещотку соорудил и Тимохе Колобову отдал. Знал помяс чем падучую вызвать. Не тогда так после. Ходила за царевичем смерть. Было бы после, если бы не Пех.
- Пех.
- Он. Сам ли или по чьему наущению. На двор прибежал и добил. Нож потравил и к ране приложил.
- Откуда про нож знаешь?
Каракут попытался улыбнуться Рыбке. Получилось с трудом, но, прах его побери, получилось!
- На меня посмотри. Чего здесь еще знать.
Каракут достал нож с треугольным светлым клинком.
- Одного не пойму. - сказал Каракут. - Почему мать матерью быть отказалась?
ХХХ
В Грановитой палате двое. Правитель и князь Шуйский сидели рядом перед пустым Золотым троном. Усталые. Поработали тяжело и, право, заслужили отдых.
- В Москве кричат, что Годунов Дмитрия убил. Посады жгут. Романовские люди...
- Пускай. Я им прощаю.
- Прощаешь!
- Будет тебе, князь Василий...Простил же я тебе Пеха.
Правитель взял с золоченого блюда засахаренную грушу и угостил князя Василия.
- Пускай. - добавил правитель. - Народу нужна потеха и пусть горят посады, а не Кремль. К тому же на романовской земле.
- Суббота! - восхитился Шуйский. - Никогда своего не упустит.
- Не упустит. - согласился Годунов. - И новые дома продаст втридорога.
- Он бы о государе так пёкся как о своем.
- Не дай Бог. - правитель устало поднялся, а вслед за ним быстро встал Шуйский.
- Это наша забота, князь Василий. Твоя и моя.
- Правитель.
- Ну, ну...- Годунов не позволил Шуйскому согнуться в глубоком поклоне. Обнял крепко-крепко, а князь Шуйский не успел избавиться от надкусанной груши.
- Все легче, когда одной веревочкой связаны. - сказал правитель, когда наконец разомкнул объятия.
- Истинно так. Истинно так.
Избавившись от груши, Шуйский достал из широкого рукава склянку. Ту самую, которую ему отдал Пёх. Правитель взял склянку и посмотрел на свет. Не произнеся ни слова, правитель спрятал склянку в своих одеждах. Повернулся к трону.
- Государь тебя чином окольничьего жалует, князь Василий. Теперь спокойно должны зажить. Без волнений.
Шуйский промолчал и все ж ухитрился, согнулся в нижайшем поклоне перед пустым троном.
ХХХ
Как прояснилось на востоке, начали грузиться. Стрелецкий сотник взобрался на паром, по холодку вжал голову в плечи, и ругался, когда пёрли без очереди.
- Стой! - сотник остановил худого саврасого мерина, тащившего за собой гремящую повозку.
- Ты? - удивился сотник.
- Я. - откликнулся Рыбка. Он держал мерина за повод.
- Так скоро? Не по нраву Москва пришлась?
- Людей много, а как в лесу.
- Что ж товарища не уберег?
Сотник увидел Каракута. Федор был укрыт овчинным тулупом. Глаза были закрыты и лицо не подвижно. И так все было печально, что сотник аж крякнул от досады.
- А ведь богатырь был. Как вы ногайцев моих пощелкали...Песня.
Рыбка кивнул головой и тронул повод.
- Куда ж ты его везешь? - спросил сотник. - Он уже холодный совсем.
- К солнцу. - ответил Рыбка. - Оно отогреет.
За медленной серо-зеленой Волгой встало теплое красное полукружье. В нем была жизнь и надежда. И они шли туда...
КОНЕЦ.
-
-
-
-
-
-
-
-