- Перед правителем челом бей. - сказал дьяк Каракуту. - Не в той они сегодня воле, Нагие, чтобы спускать такое.
Из погреба подъячие вытащили громадный сундук, обитый металлическими полосами с гербовым орлом над дужкой замка. Начали перекладывать в него сибирскую казну. У Митьки Качалова глаза туманились от жадности. И здоровый и подбитый Михаилом Нагим. Считал Митька и изумлялся.
- 112. Матерь Божья. 113...Без единой прорехи...Как же это такого красавца подбили?
Рядом сидел Рыбка. Приглядывал.
- Никак?
- Как же взяли?
- Как всегда. На бабу.
- Это как?
Рыбка стал кропотливо объяснять.
- Значит, когда баба соболь разгуляется. Хвост расчепушит. С мужиками понятно, что делается.
- Что делается?
- Дурь всякая. Бабцы, значит, в поле бегут. Хороводы водят. Ромашки да лютики в бошки всаживают. Мужики, понятно, совсем с ума, у кого был, выходят. Тогда самоеды сибирские ловят такой бабец. В яму сажают. И все...К следующему утру вся яма доверху соболями набита.
- Гладко брешешь, казак.
- Собаки брешут, а я жизнь умягчаю. А вот ты, синичкина пися, брехун так брехун.
Рыбка забрался Митьке за пазуху и вытащил оттуда соболью шкурку.
- Вот так оно 113 будет. Когда только успел, жопохлоп?
Битяговский молча наградил Митьку как положено. Тычком в плечи. Сказал Каракуту.
-Зелен, тютя. Не ловок пока в служении.
- Что-то будет, когда ловок станет. - сказал Каракут.
Дьяк не ответил. Вместо этого поторопил Качалова.
- Сколько вышло, Михаиле?
- 114. Как в копеечку. - ответил Качалов.
- Верно? - спросил дьяк Каракута.
- В описи как?
- Верно. - заключил Битяговский. Он грохнул крышкой сундука. Мишке выговорил.
- Замок давай, коли на мыло не сменял.
- Обидно слушать...- заныл Мишка.
- Ладно, ладно.
Дьяк перехватил у Качалова тяжеленный чугунный замок. Приладил его к сундуку, как богатый кошель к животу привесил.
- Через два-три дня. - сказал дьяк - Обоз с припасами в Дворцовый Приказ идет. И вы с ним.
Каракут отрицательно покачал головой.
- Нам задерживаться, нужды нет.
- Мне есть. - ответил дьяк. - Ты государев человек.
- Я не государев человек.
- Э-э-э. - поморщился дьяк, словно пережеванное жевал. - В царстве московском всяк человек государев. Всякая козявка, травинка любая по приказам расписана. Всё службу тянет. Радость в этом. Смысл.
- Какой? - едва улыбнулся Каракут.
- Служи. Не тужи. - твердо ответил Битяговский. - Мишка, цепку волоки.
Мишка вздохнул, выбрался из-за стола и преодолевая воздух , выбрался в сени. Приволок оттуда ржавую гремящую цепь. Вместе с дьяком они окутали ей сундук, а концы соединили еще одним замком.
- Так вот оно. - заключил дьяк.
- А ключ? - спросил Каракут.
- Слово государево - лучший ключ. - важно ответил дьяк.
- Нет у нас ключа. - влез бессовестно поперек разговора Мишка.
- Синичкина пися, а как же вы открываете? -удивился Рыбка.
- А никак. - дьяк поворочал тяжелые замки. - В Москву так пойдете. Там любой ключ найдется.
- Доверяет вам Москва.
- Не доверяет...Порядок блюдет. Теперь обедать. Чем бог послал, а государь передал.
ХХХ
В царскую мыльню, каменную с изразцовой печкой, вели четыре белые полотняные дорожки. Вдоль них выставили дворовых парней и девок. Для мужской и женской половин. Они подняли вверх и сомкнули между собой ветки с зелеными весенними листьями. Федор Романов и Лупп Колычев переминались с ноги на ногу у входа в мыльню. Ждали, когда начнется торжественное шествие правителя в баню. Руководил торжеством дьяк Вылузгин. Юркий и ловкий старик с желтыми хитрыми глазами. Несколько раз пробежал он вдоль живой шелестящей теплым ветерком арки, поднимал глаза в небо и сверялся с солнцем либо проговаривал молитву, наконец, махнул рукой и дал команду начинать. Сразу же за этим замычали зурны, загудели флейты, барабаны взбили пеной загустевший воздух. Тогда с разных концов, не видя друг друга, вступили Борис Годунов и его жена Мария. Они величаво и совсем по-царски шли мимо крытых галерей, откуда на них с любопытством наблюдали его ясновельможность литовский посол пан Сапега и крымский мурза Елченбек. Ради них, собственно, все и было затеяно. Чтобы затвердить в шалых порубежных умах, как стояли так и стоим, а вам того же не желаем. У входа в мыльню Бориса встретили Федор Никитич и Лупп Колычев. Борис передал Федору золотое яблоко. Лупп Колычев с глубоким поклоном вручил правителю сухой дубовый веник. В саму мыльню Романов и Колычев не пошли, там Бориса встречал банщик Никита. Длинный повыше оглобли мужик в рубахе с узким набранным ремешком. Никита хлопнул дверью и правитель потерял свою напускную важность, избавившись от чужих глаз. Раздевал его Никита торжественно по-особому чину. Правитель никогда про то не говорил, но Никита даром что повыше оглобли сам догадался как оно нужно. Закончив, Никита склонил лохматую голову и распахнул низкую дверь прямо в мыльню. Годунов вошел и Никита, не поднимая головы, закрыл дверь. Правитель исчез в мыльне и тотчас все повалилось. Дворовые разлеглись вдоль дорожек, опустели крытые галереи, хотя Вылузгин лично приволок высокую резную стулу литовскому послу. Что же, теперь после Ливонской войны несчастливой, после того как Польша и Литва заедино против царства православного встали унию заключив, не переломимся. "А вот когда жирка нагуляем...- Вылузгин, тяжело дыша, сам уселся на стулу. - Тогда уж... Как в былые времена....Дай то бог, поползут ляхи гонорливые за московской полушкой". Федор Никитич прилег, закинув руки за голову. В белую холстину неба по самую шляпку был вбит желтый солнечный гвоздь. Рядом с Федором расплылся по земле Лупп Колычев.
- Говорят, у тебя боец новый появился? -спросил Федор Никитич.
- С украйны. С Орла города привезли. Страшный черкасс.
- Когда выставишь?
Лупп Колычев повернулся к Федору Никитичу.
- Прятать не буду...
- Я это к чему...- Федор зевнул сладко.- Помост уже сладили...
Лупп Колычев вздохнул.
- Эх, Федор Никитич...И чего тебе надо, коли все есть...Неужто сам полезешь?
- А то...Прятать себя не буду. Расчешу твоего черкашенина...
- Ой ли...
- А ты выстави.
- Это подумать надо. - зараздумывал Лупп Колычев.
- Боишься?
- Мне то чего бояться...Не я буду жизнью своей играть. - засмеялся Лупп Колычев прямо в лицо молодому Романову.
ХХХ
В мыльне правитель крепко обнял жену. Никита жег березовые дрова понемногу, чтобы жар не был удушливым, таким от которого сердце распухает подушкой. Мария смотрела в глаза мужа, гладила его волосы, наскучившись, шептала негромко.
- Все на тебя через решетку смотрю. То с послами, то с царем.
Борис тоже ласкался и шептал в ответ. Словно, боялся, что подслушают, доберутся до его потаенной сердцевины.
- Молчи, молчи...Дай надышаться.
- Сокол мой...Украдкой милуемся. Будто от батюшки хоронимся.
Борис обнял жену за плечи, рассыпал вокруг негромкий смех.
- Не дай бог. Тестюшка Малюта Скуратов увидал бы такое....Смотри лучше, что аглицкий гость Ченсор царю преподнес.
Борис поднялся с лавки, в предбаннике из рук Никиты принял тугой сверток и вернулся в парную.
- И зачем это? Орехи колоть? - спросила Мария , рассматривая изящно сделанную железную вещицу.
- Орехи?...И в самом деле орехи. Гляди работа какая.
- Делать немцам нечего. Всяк изгаляются. Взять молоток и тюкнуть....А тут навертели.
- И нам бы так. Ум отягощать. Характер слоить. Иначе ни себя, ни царства не удержим. Сожрет нас немец.