— Дай казак. Тебе царевич велит.
— Моя бы воля… Отдал бы. Но нет здесь моей воли. То царская воля и птица царская.
— Не мне значит… Все равно царем стану моей станет. А Годунова, Годунова.
Внезапно речь его оборвалась. Дмитрий повалился на землю. У него мелко начали дрожать руки и ноги. Приближался приступ. Михаил Нагой действовал быстро.
— Кругом! Кругом становись! — закричал он.
Нагие и остальная свита захватила Дмитрия в кольцо. Закрыла от нескромных взглядов. Кричали.
Расходись! Расходись!
Михаил Нагой на коленях перед царевичем. Держал голову. Вставил тонкое лезвие ножа между зубами.
Афанасий Нагой с обнаженной саблей приблизился к Каракуту. Каракут мгновенно понял, что сейчас произойдет. Пытался вытащить шашку. Сзади на него набросились. Прижали к земле. Рядом бросили Рыбку. Афанасий Нагой рубил редкую благородную птицу и яростно втаптывал в грязь уже безжизненное тельце.
Часть 2
Битяговский выделил рассохшиеся дроги и добротную костлявую лошадку.
— Смотри, стрелец, добро казенное.
— А везти куда?
— Куда? — Битяговский задумался — А куда у вас привычно возят?
Торопка пожал плечами.
— Не знаю… Такого у нас еще не было.
— Какой поп не откажет к тому и вези. — решил дьяк.
На дрогах вернулся Торопка к Троицким воротам. Даша сидела рядом с матерью. Макеевна гладила ее по голове и вздыхала. Торопка вытащил заступ.
— Отойдите пока…
Раскапывал Торопка Устинью долго. Хоть и мертва, старался не повредить. После того как казаки уехали, Устинья глаза не открывала. Ждали до вечера, пока Макеевна не сказала.
— Все, сынок. В церковь надо везти.
Пока Торопка махал заступом, Даша тихо плакала. Наконец Торопка подхватил еще теплую, не задеревеневшую Устинью под плечи и потащил из ямы. Макеевна взялась за ноги. Вместе они положили Устинью на дроги. Макеевна уселась сзади. Торопка старался ехать медленно, чтобы Даша не отставала. Она шла позади стучащих по бревенчатой мостовой дрог и плакала, утирала лицо мокрым рукавом. На улицу с низенькими избами вывалился угличский народ. Посмотреть, что творится. Для Макеевны самое раздолье. В ее подоле лежал наконец отвоеванный бердыш. Макеевна дробно кланялась людям и добродушно рассказывала всей улице.
— Отмучилась, грешница… Здорово, Лукич. Видал, какой Торопка мой.
Проходящий мимо Лукич ворчал.
— Сопли подтереть… Так чисто воевода.
Макеевна шумела вслед.
— Поглядим, поглядим ишо, борода твоя козлиная.
Торопка, сгорая от стыда, выговаривал матери.
— Чего вы грубиянничаете, матушка? Не знаете, что ли кого везем?
— А что такого. Везем, везем и привезем. Ей то чего? Ничего. Там уже Боженька ей место определит. Такая здоровая с виду была, а гляди и двух ден в земле не прожила.
— Тебе бы, перечница, такой казни предать. — крикнул кто-то из толпы.
— И что? — забодрилась Макеевна. — Да я бы… Да и Бабайка атаман гулевой меня бы оттуда не выковырнул. А что? Одежи не надо. Забот тоже. От дождя и снега навесом обнести. Живи, не хочу.
— Э-э-э. Дура баба.
— Что? Кто сказал! — замахала Макеевна бердышом. — Станови конягу, Торопка.
Взамен этого Торопка хлестанул лошадь и дроги пошли быстрее от стыда подальше. Остановились у недавно срубленной светлой церкви крохотули с медной луковкой и деревянным голубым крестом. Встречал их поп Огурец. Маленький, сухонький, изнутри светящийся. Спросил.
— Отмаялась Устиньюшка?
— Отмаялась. — Макеевна поспешила под благословение.
— Жалко то как. — Огурец прижал Дашу к плечу. — Дорофей и вправду зверь зверем был.
Торопка прилаживал поводья к коновязи.
— Неча теперь жалковать. Вся улица смотрела как Дорофей семью мордовал.
— Вот и вправду, сопля густая. — пожаловалась Макеевна. — Кто ж задарма в чужую семью полезет?
— Так и получайте, сухарье. Что, бать? Заносить?
Поп Огурец вместе с Торопкой внесли Устинью в церковь.
.
Беспамятного царевича уложили в лошадиную попону. Ее несли четыре боевых холопа. От рынка до дворца через улицу перейти, так что управились быстро. Впереди шли братья Нагие, рядом катился толстенький Русин Раков. Выслушивал злые колючие слова Михаила Нагой.
— Чтоб слуху нигде не было.
— Как же так, княже? — изумлялся на ходу Раков. — ПолУглича видело.
— Ты кто, Раков? Губной староста или кто? Языки режь, шкуры спускай. Иначе самого в Волгу посадим.
Через двор, голося и всплескивая руками, бежала боярыня Волохова мамка царевича.