— Ой ты ж, ласковый мой!
— Пасть закрой! — сильным ударом в грудь Афанасий Нагой посадил Волохову на землю.
Во дворец заносили не с красного крыльца, а через крохотную дверку с проржавевшими скобами. Протиснулись с трудом, пронесли через кухню и узкую кишку коридора. Скоро в тесной комнате собрался весь клан Нагих. Впереди всех рядом с горбатой кроватью (на него положили царевича) стояла царица Мария. Это была совсем еще красивая женщина с холодными, морозными глазами. Прямо над кроватью навис лекарь Тобин Эстерхази. По-русски он говорил почти чисто, но с мягким как-будто женским польским акцентом.
— Теперь будет спать. А завтра… Завтра будет лучше. — обернулся лекарь к царице.
— Как лучше? Исцелить его ты можешь, Тобин Эстерхази?
Лекарь пожевал губами.
— Черная болезнь… С горних вершин хладными ключевыми потоками проливается божья милость…
Михаил Нагой грубо перебил иноземца.
— Э-э-э. Снова завел свою дуду… Ты если бы и мог не сделал бы.
Лекарь обиделся.
— Я царем послан. Облегчить страдания его ясновельможности.
— Именно что царем. — вставил Афанасий Нагой.
— Приступы все чаще. — сказала царица. — Нет мне покоя. 9 лет всего, а страдает словно целую жизнь прожил.
Лекарь поспешил утешить царицу.
— Главное боль сейчас ему смягчить. Наша цель чтобы царевич вьюношей стал.
— А может и не стать. — опять воткнулся в разговор Афанасий.
Лекарь поднял вверх руки.
— Это господь знает…
После того как лекарь ушел, немного помолчали. Потом царица спросила.
— Говорить можем?
— Стены толстые, окна узкие. — отозвался Михаил.
— Уши, если найдем, отрежем. — добавил Афанасий.
Царица заметила, опасаясь чего-то.
— Может еще обойдется.
Михаил решительно замотал головой.
— Не обойдется. Сам не помрет, так Годунов его настигнет.
— Страшно. — царице внезапно стало холодно.
— Страшно будет, когда в Сибирь поедем на убой… или здесь от порчи или отрав сгинем… В Москве говорят царевич не законный. Брак твой с царем Иваном церковью не освящен. — сказал Афанасий.
Михаил не согласился.
— Какая будет забота, когда одинёшенькая веточка от грозного царя останется?
— Ты о чем, Михаиле? — спросил Афанасий.
Михаил подошел к брату и внимательно посмотрел ему в глаза.
— Давно ли от яда в вине фряжском, царском подарке, в себя пришел?… Если бы не Эстерхази… Так что так, братец. Здесь не как в зернь… Или венец золотой или терновый.
— Что же делать-то? — царица совсем не смотрела на сына, трогала длинными белыми пальцами свое гладкое прекрасное лицо. Боясь потерять единственную радость и заботу.
— К драгоценному другу гонца засылать для начала…
— Кто поедет? — спросила Мария.
— Братец и поедет. — ответил Михаил.
Афанасий не понимал.
— Что за драгоценный друг?
— Там узнаешь.
— А если Битяговский прознает? — спросила Мария. — Сам говорил, что он Молчанова Андрейку собрался в Москву везти.
— Не довезет… А с Битяговским… Дай срок… Нам бы с главным не прогадать. Успеть…
Рыбка на Каракута ворчал. Холопам толстобрюхим пришлось покориться. Каракут отбрехивался, а потом отрезал.
— Здесь тебе не Дикое Поле. Честных поединков не будет.
Они направились в Брусенную избу. Кречета в торговой пыли не оставили. Сгребли переломанную кровавую кучку в кожаный водяной мешок. Птица казенная, если не предъявить, значит украли. Дьяк Битяговский (он встречал их в суетливом хозяйственном дворе) оценил. Засунул свой груботесанный нос в бурдюк и вычеркнул кречета из воеводской описи.
— Сгубили кречета. Значит. — сам себя он спросил. Так сказал, будто, целый город дотла спалили вместе с жителями до самых куполов.
— Перед правителем челом бей. — сказал дьяк Каракуту. — Не в той они сегодня воле, Нагие, чтобы спускать такое.
Из погреба подъячие вытащили громадный сундук, обитый металлическими полосами с гербовым орлом над дужкой замка. Начали перекладывать в него сибирскую казну. У Митьки Качалова глаза туманились от жадности. И здоровый и подбитый Михаилом Нагим. Считал Митька и изумлялся.
— 112. Матерь Божья. 113… Без единой прорехи… Как же это такого красавца подбили?
Рядом сидел Рыбка. Приглядывал.
— Никак?
— Как же взяли?
— Как всегда. На бабу.
— Это как?
Рыбка стал кропотливо объяснять.
— Значит, когда баба соболь разгуляется. Хвост расчепушит. С мужиками понятно, что делается.