— Если так то и говорить теперь недосуг, князь. Теперь по-другому действовать надо.
Оставив князя, Суббота вслед за купцом Ворониным спускался в подвал по каменной заверченной лесенке. Купец держал факел, на стене плясали резвые тени. Воронов говорил Субботе. Слова у него получались влажные в плотных мешочках тяжелой одышки.
— Это Митька Ананьев все. С Хамовнического конца. Цену я вишь ему перебиваю. А у самого гниль.
— А у тебя не гниль?
— И я о том же. Чего тогда меряться? А Мишка татей подговорил. Ну те и полезли, а мы их в топоры да в топоры.
Тени на стенах рванулись вверх и снова потекли путано вниз.
— Пятерых подбили, а этого подранили..
— С убиенными что сделали? — спросил Суббота. — Мясной купец?
— Побойся Бога… В землю зарыли. Чай, не нехристи… Приговорили. На сметнике.
Купец воткнул факел в чугунную скобу, перебрал связку ключей на кольце у пояса. Потянул на себя обитую бляхами толстую дверь.
— Тута он… Послушание несет, грешник.
Воронов попыхтел у открытой двери, очень хотелось послушать, зачем это Субботе понадобился его пленник, но Зотов подвинул плечом его в сторону, отобрал факел.
— Иди, купец, коли голова дорога.
Суббота присматривался. На полу разглядел грязного заросшего человека. Тот сидел по-татарски. Рядом на палке, воткнутой в землю подвала, капала задумчивым оранжевым огнем лучина. На коленях у человека лежали куски необработанной шкуры, и держал он в руке толстую как будто притупленную иглу.
— Не работа. Срамота. — сказал Суббота.
— Купить хочешь? Так это не ко мне, это к Воронову. — с вызовом ответил узник.
— Ты же Шуйских холоп? — спросил Суббота.
Человек с трудом пробил коровью шкуру иглой.
— Когда-то было… Как князь Василий в опалу вошел так и бегаю.
— Зовут как?
— Когда как. Отец с матерью Митяем назвали. Купец вот Поддувалом кличет. Какое Поддувало…
Зотов подошел совсем близко. Поднял факел так, что узник качнулся назад. Пахло от него тяжело по-звериному и внутри, наверняка, все что и было светлого черный зверь пожрал. Такой-то Субботе и нужен был.
— Дело сделаешь. — сказал Суббота. — Опять Митяем станешь. Денег дам. На Дон уйдешь.
Митяй поглядел мимо Субботы и мимо яркого огненного завитка факела. В пустую мертвую черноту подвала.
— Манишь? — недоверчиво спросил Митяй. — Сгину ведь. На кой я тебе еще нужен?
— Так и так сгинешь. Теперь, когда меня видел. — ответил Суббота и добавил с некоторым расстройством. — Совсем ведь совсем без толку. Неужто, попытать не хочешь, жизнь свою заново вытянуть?
— А получится? — с надеждой спросил Митяй.
Зотов вздохнул, понял что свое, что хотел выправить то выправил, и теперь ответил совсем лениво:
— Это уж твоя справа. Как справишься.
— Что делать, боярин? Чью душу в пекло прикажешь?
— Погодь… Душеприказчик. Нужно бревнышко одно приметное срубить. Справишься?
— Справлюсь.
— Тогда пару дён жди.
Митяй хотел схватить Зотова за рукав, но не осмелился, крикнул, что есть силы.
— Воронову скажи, чтобы подкормил. Одежу, мыльню и яблочного цвету пусть добудет.
У самой двери Зотов обернулся на этот слабый отощавший голос.
— Что за яблочный цвет?
— Будто не знаешь? — Митяй прямо обрадовался. — Такой боярин великий, а не знаешь, как на гулевой Москве табак называют.
— Вот ты — даже восхитился Суббота. — А пекла не боишься? Сатанинское зелье ведь. Бог все видит.
— А чего мне бояться, коли я в пекле как жил так и живу и мой Бог не твой. — Митяй помолчал, но добавил, когда опять остался один.
— И мой Бог не твой, боярин. Он разумеет.
К вечеру в комнате царевича Дмитрия зажгли две толстые восковые свечи. Дмитрий сидел в кровати, окруженный целым выводком подушек. Тобин Эстерхази плоской с утолщением палочкой из слоновой кости перемешал снадобье в толстостенном кубке из мрачного тяжелого серебра. Тобин тяжело говорил с хриплым больным свистом.
— Надо, яновельможный пан, ваша милость. Это питье сил придает и слаще меда.
На поясе у лекаря бархатная сумочка. Из нее Тобин достал золотую на вдох чарочку. Отлил в нее из серебряного кубка. Сам выпил. На лице заморского лекаря появилась плохо скрываемая гримаса невыносимого отвращения и с таким несменяемым лицом он храбро заявил.
— Манна небесная.
— В прошлый раз на мухах мясных настойку давал. — сказал Дмитрий.
— Что такое говоришь, Дмитрий. — царица Мария села рядом с сыном. Не рядом, на край горбатой кровати.