— Открывай. К правителю. Срочное донесение. — приказал Пех.
Один из стрельцов замотал непокрытой кудлатой башкой.
— Не можно. Через Портомойную башню теперь вход с первой до третьей стражи.
Пех развернулся и поскакал вдоль зубчатой кремлевской стены. У Портомойной башни его ждали та же рогатка и почти такой же стрелец.
— Снимай рогатку.
Стрелец покачал головой.
— С третьей до первой стражи через Фроловскую башню. Здесь нельзя.
— Снимай живей! Засеку.
— Приказ правителя. — заскучал стрелец.
— Я тебя живей засеку. Снимай, кому говорю.
— Расчепушился, пристав. А у мне все одно. Голова одна. Не пущу. Секи.
С проклятьем Пех развернулся, а стрелец бросил вслед.
— Нет чтоб по-людски… Что ж я не пустил бы… А то засеку. Вот тебе.
Стрелец сложил увесистую тяжелую дулю.
— Приказ есть так сполняй, коли по людски не хочешь.
Правитель как будто и не спал вовсе. Принял Пеха в потайной комнате в полном облачении. Пока читал добытый свиток, лицо его мрачнело. Наконец поднял глаза на Пеха.
— Читал?
Пех с трудом, но сделал удивленное лицо.
— Послание царю и патриарху?
— Чего же мне тогда привез?… — спросил на лету Годунов, а продумав, добавил. — За Битяговского..
Правитель зло щелкнул пальцами.
— Один дьяк больше стоил чем все эти золоченые блохи из рода Гедимина. Ты был там?
Пех склонил голову. Правитель подошел ближе, посмотрел пристально в глаза черного пристава.
— Чего же ты? Рассказывай. Рассказывай.
После разговора с Пехом, правитель пошел советоваться с женой. Мария напряженно читала грамоту из Углича. Наконец опустила руку вниз.
— Беда какая, Борис.
— Делать что теперь.
— На нас все думать будут.
— Не верю я, что Битяговский сам без дозволу такое дело умыслил.
— А был дозвол?
Борис долго смотрел на жену.
— Нет. Не было.
— Тогда к царю идти надо.
— Сейчас?
— Прямо сейчас. Пока кто другой не донес. И не так как надо. А с Ириной что? Теперь, когда Дмитрий мертв?
— Что поменялось? Царь умрет и тогда опять голова с плеч… Нет здесь ничего не прекращаем. А Нагих… Нагих за дьяка в пыль растереть.
— Но сам ничего не делай. Знать не знаешь, как это получилось. На Нагих все вали. Что бунт затеяли.
— Думу созывать надо. Патриарха.
— Как Дума приговорит, так пусть и будет… Если бояться нечего???
Мария снова внимательно посмотрела на мужа. Он взгляд выдержал.
— Нечего нам бояться… И некого…
Не смотря на неустойчивую погоду, царь перебрался в летний деревянный терем. Пришлось правителю бежать, небрежно накинув на плечи летнюю тонкую шубу, через колодезный прямоугольник двора. Не до пышности теперь было. Хорошо что про сапоги вспомнил, а то и бежать бы пришлось в турских с загнутых носками туфлях. К царю прошел, не останавливаясь, сел на краешек царской постели. Она была широкая и невеликая фигурка царя скомкалась где-то в самом углу. Борис ждал, не торопился будить государя. Присматривался. В лампадном свете мягко блестели драгоценные оклады икон на темных обитых атласом стенах. На толстой деревянной ноге раскрыта книга с богатыми разноцветными миниатюрами. Годунов поднял с пола деревянную лошадку об одной ноге. Не закончил еще царь мастерить. Борис положил лошадку на место и осторожно тронул государя за плечо.
— Государь. Государь.
Федор вздрогнул. Рука нырнула под подушку, но вот он узнал Бориса.
— Борис? Ты?
В руке царя крохотный итальянский стилет. Не смог скрыть усмешку Годунов.
— Великая важность, государь. Из Углича гонец.
— Что? Дмитрий? Убили?
— Смерть принял царевич.
Бессильно опустился Федор на подушки.
— Проклятый род. Проклятый я…
Птичий двор Патриаршьего дворца. Похожая на клюку, сутулая высокая и черная фигура патриарха в окружении желтого пушистого озерца из говорливых нежных цыплят. Патриарх бросает вниз хлебные крошки. Наблюдает, как топчут друг друга цыплята, пытаясь дорваться до сладкого куска. Борис смиренно ждет, когда патриарх закончит, тогда коротко целует пасторскую руку.
— Слышал, владыко?
— Вся Москва гудит… Бедное дитя. Не за свои грехи…
— Думу собираем. Тебя зовем. Слово верное хотим услышать.