— Батюшка мертв давно. Я теперь семьи глава и за все в ответе. Я ответчик.
— А деньги тебе зачем, ответчик? На баб ссадить снова?
— Не твое дело. Ты кто? Дворянишко худой. Мне смеешь… Смотри, Суббота. Одно мое слово и под кнуты пойдешь. Научишься свое место знать.
Суббота как-будто смирился. Встал и смиренно потупил голову.
— Прости, Федор Никитич. И в правду… Как будто места своего не знаю. Прости, Христа Ради…
Федор смягчился.
— Смотри Суббота, чтобы в последний раз.
— Ага. — соглашался Суббота. — В последний раз.
И тут же ударил Федора Никитича в грудь. Романов полетел в стену. Через мгновение поднялся и схватился с Субботой. Однако, старик был не плох. Совсем не плох. Но и Федор Никитич уступать не собирался.
— Старый ты, черт. Холоп дрянной. — ругался Романов.
— Дам я тебе холопа. Соплежуй жухлый.
Дрались в запертой горнице, а входная дверь с другой стороны вся была облеплена дворовыми. Слушали чем дело закончиться.
Обессилев, Романов и Суббота сидели на постели. Федор чуть не плакал.
— Дай, Суббота.
— Знать теперь будешь. С кем в зернь играть.
— Он князь грузинский. Кочемой Абалханович.
— Князь грузинский, что ярыжка пинский. Таких князей на Тишинке на пятак дюжина.
— Дай, Суббота. Неужто честь Романовых не дорога?
— Это мне то? Ради нее одной и живу. И тебе пропасть не дам, Федор Никитич. Как бы ты не старался.
— Так а мне чего делать?
— Ко мне этого ярыжку направь. Я ему все сполна взвешу.
— Суббота…
— Пока не увижу, что повзрослел. Что можно тебе без боязни все передать… Федор Никитич, ты для больших дел рожден, а не для того, чтобы отцовское добро в зернь всяким прощелыгам просаживать.
Посольство провожали со всей возможной пышностью. От Успенского собора в присутствии царя и патриарха растянулся поезд из кибиток, телег и аглицкой кареты. В ней путешествовал митрополит Геласий. Все было готово, и князь Шуйский получал последние наставления от царя.
— Правды от тебя жду. — говорил царь. — Не утешения, но правды.
— Все сделаю, государь.
— Хорошо.
Царь Федор поцеловал князя Василия и передал ему глиняную свистульку.
— Царевичу положишь. Для него делал и сам хотел передать. Да вот не вышло.
Шуйский принял игрушку, а царь убрал с лица выступившие слезы.
Шуйский подошел к патриарху.
— Благослови, владыко.
Патриарх коротко перекрестил князя.
— Митрополит Геласий тебе верным подручным будет. За тебя и за него молимся.
Шуйский повернулся к Годунову.
— Правитель.
— Все что надобно уже сказано. В добрый путь, князь.
На выезде из Москвы, оставаясь незамеченными, Суббота и Федор Никитич наблюдали, как змеится караван посольства по старой казанской дороге.
— Как на войну, ей-богу. — воскликнул Федор Никитич.
— Кто его знает как оно там все обернется.
Когда в пыли растаяла последняя телега, Суббота добавил.
— Что ж. И наше время пришло.
Он свистнул по-татарски. Из-за деревьев показалось несколько всадников.
— Зачем только едешь? — спросил Федор Никитич.
— Дело есть.
— Челомкаться будем? — улыбнулся Романов.
— Это с девками своими проворачивай. Дай бог, на пару дней всего. Власьевну слушай, там по дому… На вино не налегай.
— Суббота. Ты мне может еще и про утирки скажешь?
— Вот ты, Федор Никитич голова. Чуть не забыл. Я Прохору Косому наказал, чтобы каждое утро. И это…
— Что?
— Ничего… За мной, молодцы.
Маленький отряд сорвался с места и Федор Никитич остался один.
Ворота были ладные, крепкие с железной круглой скобой.
— Хозяева? Есть кто? — постучал скобой в ворота Каракут.
Из ворот высунулась вихрастая голова и Каракут увидел того самого парня, который давеча бросался с топором на Рыбку.
— Вот так встреча. — удивился Каракут. — Колобовы здесь живут?
— Чего драться пришел? А мы только одно стуло из Брусенной избы потянули.
— Тимоху зови.
— Да скажи зачем?
— Драться не буду. Для другого.
Во дворе Каракута кроме парня ждали его дед и отец.
— Тебе чего, мил человек? — спросил старик.
— Тимоха Колобов мне нужен.
— Ну я Тимоха Колобов. — сказал старик.
— И я — добавил мужик.
— И ты? — спросил Федор у парня.
— Не… Я Барсук по-уличному. А поп Мафусаилом окрестил.
— А малого Тимохи у вас не сыщется?
— Ты что думаешь у нас тут Тимохамёт волшебный спрятан? — издевался старик.