— Узвар грушевый вязок, а соль все одно вытянет. Макеевна и не заметит.
Торопка укорил Огурца.
— Что ж это, батюшка Огурец. Как это? Сами же со мной. За ноги пособлю.
— Не ведал я, Торопка.
Даша объяснила.
— Казаки матушку чудесным зельем опоили. Будто она умерла, а на самом деле заснула крепко-крепко. А потом проснулась?
— А руки зачем связали?
— Это ты к чему надобно подобрался. — одобрил Рыбка.
— Не скажу. — замотал головой Торопка. — Да и кто мне поверит?
— А матушка? Матушка у тебя жинка нетерпимая к сплетням. Не терпит она когда сплетня мимо нее пролетает.
— Сказал же… Не скажу. Батюшка Огурец?
— Охо-хо, грехи наши тяжкие. — вздохнул Огурец и начал развязывать Торопку.
С трудом митрополит Геласий выбрался из аглицкой кареты. Огляделся. Посольство остановилось прямо в лесу. Подбежал служка. Митрополит зло отмахнулся.
— Куда идти?
— Здесь недалече. — поклонился служка. — На полянке ждут.
— Посох дай.
— Пасхальный?
— Совсем сдурел. Простака давай.
Опираясь на крепкий и без всяких изысков посох, Геласий вышел на поляну. Там его ждали Шуйский и Вылузгин.
— Чего это ты, князь, надумал? — спросил Геласий. — Вон он Углич… Там бы и собрались.
— Обговорить кое-что надо, владыко.
— Так говори. Чего томишь, князь. — сказал Вылузгин.
— Что же. Тогда так. Как в Угличе окажемся, Нагие на нас по одиночке набросятся.
— И зачем это? — спросил Геласий.
— Затем что им терять нечего. Совсем у них край.
— Да про что ты, князь? — не понимал Вылузгин.
— Ладно. По-другому зайду. Мы здесь люди свои и скрывать нам нечего. Иногда долговременная польза совсем не видна, когда она за горами из сегодняшней алчности. Так сказано в писании.
— Что сказано?
— Там што хошь сказано. Тебе ли не знать, отче.
— Чего темнишь, князь? Говори напрямую.
— Напрямую. Так напрямую. Когда Нагие вам подарки начнут совать.
— Что ты, князь. — возмутился Вылузгин.
— Я князь, ты дьяк. Нам ли не знать как все устроено. Вы посулы Нагих берите. Течение жизни не задерживайте. Что хотите то и обещайте, но все будет так как я скажу.
— Не справедливо. — сказал Вылузгин.
— Не справедливо. — согласился митрополит. — И греховно, словно, во втором послании к коринфиням побывал. Значит к истине приобщился.
Торопка в старой рясе попа Огурца, вместе с Дашей шел по улице. Сбоку бежал Барабан.
— А за кафтаном завтра приходи. — говорила Даша. — Матушка сделает как новый будет.
— А ты?
— Что я?
— А ты завтра будешь?
— А тебе зачем?
— Да так. Незачем. Так будешь?
— Буду. А ты, кудлатик, будешь?
Торопка зло сказал с ревностью.
— И никакой он не кудлатик. Барабаном его кличут.
— Барабашка. Барабан. — гладила Дарья собаку.
— Блохастый он и слюни пущает.
— А у тебя кафтан малиновый и что? — рассмеялась Даша.
— Вот. Вот. — не понял шутки Торопка.
Они остановились.
— Дворами тебе надо. — сказала Даша. — Увидят в рясе, засмеют.
— Так я пойду?
— Иди. До свидания, Барабан.
— И что в тебе такого? — удивлялся Торопка, когда они вместе с Барабаном пробирались дворами домой. — Ни рожи ни кожи и воздух портишь не по расписанию. Э-э-эх, что за жизня непутевая.
У церкви попа Огурца Каракут встретил Дашу.
— Торопка не от нас топал? — спросил Каракут.
— От нас.
— Устинью встретил?
— Не уследили. Не званным явился.
— Что же? Когда-нибудь так все равно бы и случилось. Век таить не смогли бы. А Торопка ничего… Он парень хороший. От него беды не будет.
— Когда уже в Сибирь пойдем, Каракут?
— Скоро В Москву с Рыбкой съездим. Казну сдадим и назадпойдем.
— Скорей бы. Тяжко стало в Угличе. Как перед грозой.
— А ты, Дарья, не бойся.
— А я и не боюсь. С вами не страшно. С тобой не страшно.
И так она посмотрела на Каракута, что Федор не выдержал.
— Ох, девка. Глазами до сердца прожигаешь. А ведь напрасно ты это.
— Это почему же.
Каракут ударил пальцами по левой стороне груди.
— Нет там ничего кроме камня острого. Давно уже ничего нет.
Поезд посольства втянулся в горловины узких улиц Углича. На улицы высыпали жители и мальчишки сидели на заборах. Но все сидели тихо и молчание предгрозовое захватило всех. Переговаривались между собой так, чтобы не слышали посторонние уши или шептали себе под нос, как Русин Раков.