— Это когда казаки из Сибири всякие потешки рассказывали.
Второй жилец добавил.
— Об землю царевич ударился и задергался. Ему зубы ножом разжимали, а он кусаться.
— А до того говорят ножиком царицу поколол.
— Видел? — заинтересовался Шуйский, спросил у Акундина. — Пишешь?
— Слово в слово, князь.
— Так сам видел?
— Сам нет. — честно ответил Торопка. — Да разве во дворце что спрячешь?
— Это ты верно… — улыбнулся Шуйский. — Пиши Акундин. Все пиши.
Дело закипело. Перед Акундином менялись люди. Угличане. Бабы и мужики.
— Как зовут? — спрашивал Акундин.
— Ондрейка Сафронов Сытин.
— Темир Засецкий.
— Яков Гнидин.
— Сам видел что? — допытывался Акундин.
— Как закричали со всеми во двор побег.
— Я при том часе у архимандрита брагу сторожил для монастырской братии.
— Сказывали-де, что царевич сам покололся?
— Хворь на него напала, а у него свая в руке. Мне Антропка Антипов хлебопек с дворового приказа сказывал.
— А ему кто?
— А ему черемис какой-то. Хвосты да уши бычьи на рынок возит. Как зовут не знаю.
— А найти как?
— Кто сейчас найдет. Он поди за Волгу ушел. На три дня пути.
— Найдем.
— Найдем? Ты что Серафим Херувим?
— Я дьяк Разрядного приказа.
Через некоторое время приставы как будто из воздуха представили перед Акундином означенного выше черемиса.
— Имя?
— Ширлак Купутр.
— Еще раз.
— Ширлак Купутр.
Акундин вздохнул и записал: черемис Иванко Иванов. Спросил.
— Ты бычьи хвосты на рынок возишь?
— Ну таки да.
— Откуда про царевича, слыхал?
— Слыхал.
— Ну? От кого.
Черемис смотрел на него пустыми добрыми глазами.
— Все говорят. На ножик небарака обрушился.
А в глубине шатра, где было прохладно и людей поменьше, Русин Раков ответ держал перед Шуйским и Вылузгиным.
— Курячья кровь. — сказал Раков. — Петух Огонек голову сложил. Его кровью оружие намочили. А потом все это в ров скинули.
— Значит, Нагой приказал.
— Князь Михаил Нагой.
Вылузгин пригрозил.
— Смотри, староста. Как было докладывай.
— Все скажу. Своя голова это я вам скажу. Своя голова.
— Значит, князь Михаил приказывал зброю собирать?
— Он. Что теперь. А что я? Углич удельный город. Нагих вотчина и мы значит тоже.
— Битяговский и люди его без оружия совсем были? — допытывался Вылузгин.
— Не видал. Во рву точно так лежали.
— А сам что думаешь? Битяговский царевича упокоил?
— Думаю, Бог-то наладил. А когда бог… Никто не виноват и все виноваты.
— Чего же тогда Нагие на московского дьяка кричали?
— Известно, что дьяк, царствие небесное, тот еще жук был. Что в Москве по деньгам было расписано, то и выдавал. Ничего сверху.
— Не нравилось это князю?
— Так-то так… А что с людьми, с посадом будет? Ведь не сами. Не сами. Что дети малые. Тех кто убивали, тех накажите.
Василий Шуйский поморщился.
— О себе думай. Заступник…
Вечером перед посольством предстал Михаил Нагой. Он был трезв и тих. Акундин читал показания, которые он снял утром и днем. Про то, что Нагие подбивали посад на бунт. И не выдержал Нагой. Ударил по столу кулаком.
— Вранье все.
— Вранье. — Шуйский не спрашивал. Так сказал для порядка.
— Напраслину возводят. Битяговский это.
— Говорят, не было тебя, когда беда с царевичем приключилась. Откуда знаешь?
— А ты? Князь. Ты знаешь? — пошел в наступление Нагой.
Шуйский не поддался.
— 33 сведки. 33. И рад бы… Ты служилых людей убил.
— Не я … Сам народ так распорядился. Не знаешь. Скотинка темная божьими мыслями живет… А Битяговского, если хочешь знать… Сам видел.
— Где?
— На дворе заднем. Когда набат ударил, я у себя был… Во дворец приехал. Царевич доходит, а над ним Битяговский с ножом окровавленным. Что я должен был думать?
Вылузгин качал головой Не верил. А Василий Шуйский вроде бы как посочувствовал.
— Не так, княже… Не так… Вот ей-богу не так себя направляешь.
Остались одни и пришел митрополит Геласий. Охая, уселся на лавку. Акундин читал опросные листы.
— Ондрейко Мамонтов руку приложил. Егор Протопопов руку приложил. За Рублева, Копейкина и Полушкина Селиван Червончик судской казак руку приложил.
— Грамоте учен Углич. — едко заметил Вылузгин.
— Архимандрит Макарий посохом всех ребят малых в школу загоняет. — сказал Геласий.