— Батюшка твой по-иному мыслил.
— Не могу. Тысячи мужиков, баб. Детей губить. За что?
— Чтобы держава крепче стояла. Чтобы никто и не думал шатать здание Третьего Рима.
— Что мне твой Третий Рим, когда о душе своей думать надо. Такой грех на себя брать. А ты? Разве ты не боишься?
— Мне за свою душу бояться нечего. Она в державе твоей растворена.
— Людей невинных губить?
— Так оно иногда выходит. Батюшка твой это хорошо понимал.
— Но я не батюшка. Мне мерзко и противно все что он делал.
— Мерзко, государь. Противно. Но ей-ей, лучше один Углич, чем вся Русь в огне междусобиц сгорит.
— Не знаю. Не знаю. Голова пылает. Ничего понять не могу. Спаси, спаси меня Борис.
К сестре правитель пошел не один. Разговор предстоял тяжелый и неуютный. Он взял с собой жену, надеясь на возможность убеждения, но зная сестру, готовился к натиску.
— Вдовоем? — спросила царица. — Что же такого страшного?
Начала Мария.
— Государь упирается. Не хочет принять сторону твоего брата.
— Что же ты советуешь, брат и правитель?
— Правитель и брат, царица.
— Углич поднять и за Камень отправить. — сказала Годунова.
— Не понимаю. Всех?
— До единого.
— И правильно государь запрещает… Нет, нет я Федора уговаривать не буду.
— О себе подумай, царица. О вашем с государем счастии.
— Что же.. — добавил Борис. — Тогда я уговаривать бояр не буду… Пусть другую царицу ищут, которая трону наследника даст.
Ирина победно рассмеялась.
— Напужал… Может я этого и желаю, да только мужа жалко. Да и что вы без меня?
— Не говори так, царица. — предупредила Мария.
— Пусть. — остановил жену Борис.
— Разве не нашей милостью ты у власти, Борис?
Внезапно Годунов схватил сестру за шею. Притянул к себе.
— Молчать! Молчать! Если бы не я… Давно бы вас, с твоим блаженным… Как крыс. Забыла, забыла Бельского мятеж? Кто тебя спас?
Царица вырвалась.
— Себя. Себя ты спас.
— Верно, верно. Только кроме себя, я и тебя берегу, дуру царственную. Меня не будет, вы и дня не протянете.
— Тебе то это зачем? Столько людей терзать?
— Незачем. Поэтому и терзаю. Разумеешь?
— Поговори с царем, царица. Он себя показать должен. Так чтобы другие навсегда запомнили, как восставать против трона.
В лесу недалеко от московского шляха приставы Пеха ждали сибирское посольство. Сидели вокруг костра и жарили весенние грибы на палках. Маркел рассказывал.
— Я когда за Камень ходил у зырян пожил. Ух, они мухоморят знатно. С утра до ночи отвар этот пьют.
— Неужто сам пробовал?
— Таить не буду. Оскотинился однажды. А что? Обещал шаман, поп местный, лепоту увижу невыразимую.
— Увидел?
— И говорить нечего. Всю ночь пропужался… Медведи какие-то лысые, будто в бане. Ёлки ходячие и муравей огроменный в плечо все толкает: «Люб я тебе иль нет, Маркелко?» Бусики даришь, а под венец не зовешь. Тьфу! А ведь всего то девок голых заказывал…
Раздался треск. С дерева вместе с ветками и листьями ссыпался дозорный.
— Кажись едут.
Часть 12
И снова дорога. Из Углича выбрались по утру, а к полудню уже вовсю встало совсем летнее солнце. В высоком бездонном небе тонкими мягкими струнами дрожали голоса жаворонков. После пригородных полей начался лес. Густой синий и совсем нестрашный. Узкая, но хорошо наезженная дорога, была составлена из десятков петель, и непонятно было, что ожидало путника за очередным поворотом. Каракут держался рядом с Рыбкой. Тот качался между горбами верблюдицы Васьки, покуривая короткую люльку. Гомонили о том о сем. Привычные дорожные разговоры.
— А что про кречета скажешь? — спрашивал Рыбка.
— Что было то и скажу.
— Бесценная птица, как бы нам за нее…
— Правителя была птица, за правителя и пострадала…
— И смерть недостойная… Как какая-нибудь тетка курячья.
— Как разница как помирать.
— Не скажи с саблей в поле… Ото дило.
И почувствовал казак угрозу. Не умом или душой, а всей своей прошлой жизнью. Толкнул Каракута и предательская стрела, пролетев между ними, вонзилось в дерево. Вслед за стрелами из-за поворота выскочили всадники, и тут же вскипела короткая яростная схватка. Широкий массивный крест Рыбки принял на себя тяжелую сулицу. Каракут, едва достав из седельной сумы, без замаха, от седла, метнул нож царевича Дмитрия в самого близкого к нему всадника. Нож пробил грудь и разбойник повалился с коня.