В Грановитой Палате зачитывал Василий Шуйский приговор великого посольства.
— По злому наущению Нагих и поддавшись искушению дьявольскому, Углич восстал на государя. Разбил его казну и людей служивых побил. За то достоин самого сурового наказания.
— Что предлагаешь, князь Василий? — спросил правитель.
— Не мне государю советовать. Пусть за меня дела его славных предков скажут. Когда новгородцы, договоры и клятвы нарушив, поднялись против законной власти, государь наш Иван 3 Великий всех новгородцев во внутренние области переселил, а на их место людей московских водворил. Тем самым навсегда даже мысль о былом новгородском своеволии изжив.
— Что Дума скажет? — спросил царь Федор.
Зазвучали голоса.
— Правильно.
— Покарать.
— Перебрать угличских людишек.
Федор Никитияч решил подняться.
— Куда ты, Федор Никитич.
— Пусти, Суббота. Дозволь, государь?
— Говори, Федор Никитич.
— Что ж мы, лучшие люди, как овцы блеем единогласно. Другой голос тоже нужен.
Правитель понимающе усмехнулся.
— Слушаем другой голос.
— Наказать примерно нужно, но весь город мучить? Хорошего посадского мастерового из шапки не вытрясешь. Это еще поискать нужно.
— Прав, Федор Никитич. И я так мыслю. Наказывать так надо, чтобы прибыток были или в крайнем случае кой-кому наука. А головы бессмысленно рубить? Разве мы этого не видели? Не страдали? К чему привело? А здесь прибыток прямой. У нас Сибирь пуста земля. Жизнь там тяжела. И двумя калачами не заманишь. Так что так. Или людей спасать, или от Сибири отказаться. Тем более что и в за правду винные они перед государем.
Правитель сел, а царь Федор с надеждой посмотрел на патриарха.
— Что, владыко, скажешь? Рассуди справедливо. Сбрось груз с души.
Патриарх сбросил груз с души. Со своей.
— Здесь твое государь дело, а мы лишь слуги верные. Сполним, что приговоришь.
С надеждой посмотрел царь на правителя.
— Правитель?
Правитель поднялся.
— Твоего решения ждем, государь.
Государь поежился. Взгляд мотался из стороны в сторону. Все молчали. Суббота шепнул Федору.
— Учись, Федор Никитич. Вот игра так игра, не то что твоя зернь.
Наконец царь Федор тихо произнес.
— Быть посему. Как лучшие люди приговорили. Нагих, что против нас злоумышляли сослать, Углич мятежный город отправить на новые земли.
Произнеся это, он бессильно упал в свое золотое кресло.
Стрелецкий голова выполнял приговор Москвы. Обходил строй стрельцов среди которых и Торопка. Говорил уверенно.
— Скарба пусть сколь хотят берут. А дома разбирать не давать.
— Кому оставляем?
— Кому надо тому и оставляем.
Кто-то знающий крикнул.
— Из Торопца и Кашина народ пригонят.
— А если не пойдут? — спросил кто-то.
Голова не смутился.
— В кандалы и ошейники. Вон лежат. Но струмент катский беречь. Добро государево.
В гостевой келье патриаршего дворца Пех уговаривал царицу Марию.
— Правитель обещал.
— Но не сделал. А я сделала. Братьев предала. Ради тебя.
— И себя не забыла…
— Должна была?
— Нет.
— И что же взамен? Постриг.
— Не будет пострига.
— А что будет?
Пех обнял царицу.
— Поместье будет. Вечера будут. Дети будут. Все будет… А больше ничего не будет. Мало?
— Хватит… Тебя одного. А больше ничего не надо.
Перед колокольней в Угличе собрался народ. Стрелецкий голова руководил, кричал вверх людям на колокольне.
— Скидывай и все.
— А ты вешал? — зло спросил один из Колобовых.
— Колокол-то чем провинился.
— Не разговаривать. Виноват тем, что на бунт звал. За это к ссылке приговорен и языка иссечению. А много говорить будете и вам языки обрежем.
— Зарежешься резать.
А юноша Колобов отчаянно машет рукой.
— Э-э-эх. Так и так снимут. Погоди. — закричал он вверх. — Сейчас подсоблю.
На колокольне он привязал веревку и махнул мужикам внизу. Колокол начали снимать очень осторожно. Как свой, потому что свой. Колокол положили на бок. Голова отрезал язык и поднял вверх и показал торжественно. Обнес по кругу.
— Показал? — спросил юноша.
— Показал — ответил глупый голова.
— Дальше что делать будешь?
— Приказу дальше не было.
— Так давай сюда.
— Чего это?
— Того это. Мы его назад привесим.
— Его еще кнутом бить велено.