— А где же скамейка.
И тут она услышала голос, идущий откуда-то из-под Васьки. Знакомый голос казака Рыбки.
— Чекай, сестра… Зараз я… трохи осталось.
Удобно устроившись на скамейке, Рыбка умело доил свою верблюдицу. Тугие струи глухо с каменным стуком падали в ведро.
— Вот так так. — сказалаУстинья. — Казак Ваську доит.
— Чео на свете не бывает. Тебе ли не знать. А тут и дива никакого нет. Особенно, если Васька… Василиса Абдулаевна.
— А верблюжонок где?
— Потеряли верблюжонка. На Белой реке. А природа видишь, как будто и не верит.
— И правда Василиса Абдулаевна. — попыталась погладить верблюдицу Устинья. — Гонору как у новгородской посадницы.
В опустевшем утреннем Угличе редкие прохожие жались к глухим бревенчатым забором. Необычайно тихо. А ведь вчера все было. И у Троицких ворот у полузасыпанного рва жена Битяговского и Волохова точно знали. Все было и ничего уже не изменишь.
— Похоронить дайте. — молила жена дьяка вооруженных холопов Нагих. — Что им как собакам бездомным здесь гнить?
— Приказу нет, тетка. Приказ будет всех забирай или сама рядом ложись.
— Пустите хоть поглядеть.
— А что там глядеть. Лежат и лежат.
Жена дьяка и Волохова встали на краю неглубокой ямы, и внезапно Битяговская бросилась вниз и упала на обезображенное тело своего мужа.
В покоях своих Михаил Нагой кормил умытого и начищенного Андрюшку Молчанова.
— Не быть тебе старцем святым, Андрюха. Всего два дня на хлебе и воде, а жрешь так словно два месяца в голодухе.
— А я и не рвусь. — отвечал с набитым ртом помяс. — Нет у меня такого склонения.
Втолковывал Нагой.
— Царевича нужно в лучшем виде представить. Лежать ему долго придется. Когда из Москвы посольство придет.
— Есть нужные травки. Если царица дозвол даст Все таки дите ее резать…
Нагой не выдержал. Влепил Молчанову со всего размаха в скулу. Вместе с чашками и тарелками полетел Андрюха вниз. Нагой не отставал и бил незадачливого колдуна мягкими сапогами.
— Как о царе говоришь? Как?
Андрюха скулил, изворачивался, кость мозговую изо рта не выпускал. Когда доведется еще попробовать?
Нагой втолкнул помяса в большой покой угличского дворца, где была установлена домовина с телом царевича. У домовины на приставном стульчике сидела царица Мария. Нагой толкает Молчанова в плечи.
— Нужно так сделать, чтобы тлен его как можно далее не взял и… Сестра?
— Не пойду… мой сын.
— Гляди. Это.
Михаил указал на рану пересекшую горло.
— Горло ему надо сильнее взрезать. Чтобы ни у кого сомнения не осталось.
Недалеко от Углича сидел Рыбка на берегу у самого края воды. Мечтательно смотрел на воду и вдруг резко поднялся. Сорвал одежду. Грудь и живот прикрывал широченный крест из железных толстых полосок. От пупа до самого горла. Рыбка решительно взмахнул руками и побежал вперед. У самого края внезапно остановился и опустил большой палец ноги в воду. Потом закричал выдернул палец из воды и побежал назад к одежде. Мимо одевающегося Рыбки, Каракут направил лошадь в реку. Потом спросил.
— Как Волга матушка?
— Жуть как холодна, бессердечница. Что делать будем, Федор? Ехать пора.
— Казну спрятали. Можно и повременить.
— Что нам здесь?
— Дьяка убили. С царевичем неясно, что произошло.
— А нам какое дело. У нас своя забота.
— Так то оно так. Я думаю. Теперь Суббота Зотов сам сюда пожалует. И до Москвы ждать не придется.
Рыбка ближе подошел.
— Говори правду, Каракут.
— Правду? Вот тебе правда. Не дьяк это не он.
Каракут показал Рыбке нож с треугольным светлым клинком.
Часть 6
В полутемных закоулках угличского дворца Андрюшка Молчанов давал последние наставления боярыне Волоховой. Ставил на ее лицо примочки и говорил, все время говорил.
— А это мамочка, боярыня моя, зверобой. От ран душевных.
— Какие у меня раны? Сына сына моего убили. Поплатятся Нагие. За все поплатятся. Невинного юношу боярского имени… Сыночка…
Волохова тихо плачет.
Молчанов оставил нетронутой склянку с зверобоем.
— В городе говорят. Из Москвы посольство снаряжают.
— Все скажу. Всю правду открою. Гореть им в аду.
— Ты это, мамочка. Горе твое широкое, но все ж таки в берега его направь. Мало ли кто услышит. Человек незнаемый. А нам то вот как не нужно. — сказал Молчанов и провел ребром ладони по горлу. Увидев это, Волохова залилась еще пуще прежнего. Молчанов плюнул и поспешил уйти от надвигающейся угрозы.
Молчанов вышел из дворца. Огляделся по сторонам и юркнул в узкий лаз между двумя сараями. В тоже мгновение на противоположной стороне появился Каракут. Мгновение он помедлил, раздумывая куда идти. За помясом или к Волоховой? Повернул во дворец.
Увидев Каракута, Волохова вскрикнула, но потом решительно сказала.
— Ни отчего не отрекусь. Что говорила, тои говорить буду. Гореть им в аду. Пусть аспиды их сожрут, пусть громы испепелят.
Каракут приложил палец к губам.
— Тихо. Не разоряйся, боярыня. Я не человек Нагих. Я Федор Каракут из Сибирского посольства.
— Зачем пришел?
— Знать мне надо, как оно на самом деле было. Не верю я, что дьяк, Качалов да сын твой Осип это сделали. Что видела? Расскажи.
— В ножики ребятки играли. Говорила я царице. Хворый он, повременить следовало. Да кто меня слушает. И к царевичу я. Как за родным. Хоть на подмену, а все же царь. Розог бы ему всыпать, чтобы в ум пришел.
— Так говоришь. Кроме жильцов малых, тебя да няньки не было никого во дворе?
— Может и был. Только я не видела.
— А потом что?
— Ребята закричали. Мы к ним бросились. А царевич в крови лежит, как осинка на ветру, ручками и ножками дрожит. Подняли мы крик. Тогда все сбежались.
Каракут вышел от Волоховой и стоял в коридоре, раздумывая. Потом сделал несколько шагов в сторону и вытянул из темного угла Андрюшку Молчанова.
— Андрюх ты?
— Я. — виновато сказал Молчанов. — Копеечку, копеечку вот потерял.
— А. Ну ладно. — Каракут отпустил Молчанова. — Скажи. Все слышал?
— Ничего не слышал.
— Тогда пойду, а ты копеечку ищи.
— Погоди. Погоди. Слышал чего же тут.
— Зачем?
— Интересно, кто же это за мной следил. И зачем ему дурная от горя мамка?
— Понял.
— Ты понял. — согласился Молчанов. — Я не понял.
Каракут приблизился и внимательно посмотрел в глаза Андрюшке.
— А ты что не узнаешь меня, царев помяс? Травник Андрюшка Молчанов?
Андрюшка щурился, разглядывал Каракута.
— На Москве виделись? Не помню.
Каракут облегченно вздохнул и отстранился.
— А и ладно. Ты когда Нагим рассказывать будешь…
— Да с чего ты взял?
— Андрюх. Андрюх. Я тебя винить не буду… но только если про меня молчать будешь.
— Что ты. Что ты. Совсем все из головы вылетело.
Каракут протянул Андрюшке серебряную монету.
— На вот, чтобы обратно не влетело.
— Что это? Кажись не нашенская?
— Персидского серебра. Заговоренная.
— Это как?