— А правду говорят, что царь Иван умер, когда за шахматами с тобой сидел. — спросил Романов.
— То Бельский был. А ты от кого такое слышал?
— Люди говорят.
— Люди говорят, что на полуночи псьеглавцы живут, а Годунов к царевичу Дмитрию убийц подослал. Ты в это веришь?
— В псьеглавцев? — спросил невинно Романов.
Годунов рассмеялся.
— Жениться тебе надо, Федор Никитич.
— Да я не прочь. Невеста была б хороша.
— Есть у меня для тебя невеста. Куда как хороша. Как раз по тебе.
— Посмотреть бы.
— Посмотреть? Зачем же дело стало. Коли не боишься?
— Я? Куда ехать? К Мстиславским? У них, говорят, младшая, что каравай.
— К Мстиславским? Нет. Это совсем недалече. Пойдем, коли не шутишь.
Через какое-то время они оказались в темном переходе. Здесь Годунов отобрал у слуги длинную толстую свечу.
— Далее сами. Пойдем Федор Никитич.
Они прошли несколько поворотов, а потом Годунов остановился, воткнул свечу в подсвечник.
— Гляди, Федор Никитич. Как тебе невеста.
Романов наклонился и посмотрел в потайное окошко. Он увидел залитую золотым свечным светом комнату. Увидел как появились дворовые молодки, а потом… Романов изумленно посмотрел на Годунова.
— Гляди, гляди Федор Никитич.
Когда они вернулись, Федор Никитич долго не мог прийти в себя.
— Хороша невеста? — спрашивал Годунов.
— Хороша то хороша. Да вот закавыка. Замужем.
— Ждать недолго, Федор Никитич. Мужик ее не ладный совсем… Да и за такую награду можно и годик и два потерпеть.
— Да тут и десяток не велика плата. Одного не пойму. Твой где здесь интерес, правитель?
— Если скажу, что за царство радею? Не поверишь. Посмеешься втуне.
— Что ты, правитель.
— Что же… И за себя, конечно, и за жену и за деток. Но вот что оно получается, Федор Никитич, я не только про это думать должен, но и так устроить. Чтобы государство не потерпело.
— Но и ты?
— И я. Что же скрывать… А теперь ты мне скажи что об этом всем думаешь?
— Думаю… Вспоминаю как мужа царицы называют?
— Ну так, царь… Как же… Или все подвох ищешь?
— Ищу.
— А нет его… Как на ладони. Теперь, когда Дмитрия нет, царь Федор один остался, Значит, хиреет, к концу приходит потомство Калиты. Когда за разбором встанет. Кого перебирать на нового царя. Шуйские Рюриковичи, а Романовы? Ты прости, Федор Никитич, если бы не Анастасия Романова, быть бы вам таким же родом как вот, допустим, Годуновы.
— Не ровняй, правитель. Прародитель наш Кобыла в Москве при Симеоне Гордом появился, а вы всегда в Костроме сидели. Огурцы солили да капусту квасили.
— Кобыла не Кобыла, а если ты мужем царицы Ирины станешь, здесь Шуйским точно делать нечего. Так что согласен?
— Змей. Окрутил совсем. Согласен.
— Теперь твой ход, Федор Никитич.
— Какой?
— Холопов своих с улиц убирай. Пусть перестанут меня убийцей величать и народ в смущение вводить.
Каракут проснулся внезапно. Прислушался. Нет, все точно. С окна сняли бычий пузырь, и слышно было отчетливо. Каракут поднялся, прихватил с собой шашку и попытался осторожно пройти мимо спящего Рыбки. Не вышло. Потянул его за штанину козак.
— До ветру я — шикнул Каракут.
— А шило зачем?
Каракут недоуменно повертел в руке шашку.
— Мало ли…
— А это что? — прислушался Рыбка. — Никак дрозд?
— Какой тут дрозд. Скажешь…
Каракут вышел из дому, приоткрыл ворота и скользнул на темную пустую улицу. Увидел смутные фигуры всадников. Один из них подъехал совсем близко, наклонился.
— Узнал?
— Узнал. — согласился Каракут. — Такого дрозда ни с кем не спутаешь, Суббота Зотов.
Часть 8
В окружении молчаливых всадников Каракут и Суббота шли по утреннему Угличу. Зотов вел за собой своего вороного с гладкими боками жеребца.
— За это время, видать, весь мир повидал. — спрашивал Суббота.
— Тебе за то, спасибо, поклон низкий до земли. Продал ты меня Али Беку в райский Крым, вот какой я счастливый. А то сидел бы себе сиднем в Москве. Ревел от скуки.
— До сих пор на меня горишь? А у тебя тогда выбор невелик был.
— Выбор за меня другие сделали… А сейчас. Что же. Спасибо, Суббота. За то, что на турецких галерах полбу жрал пополам с кнутом. В Венеции от меркурия жидкого задыхался в Арсенале.
— Ума-то поднабрался?
— Это да. Через край.
— А за Камнем тебе чего? Как мне воевода Трубецкой отписал, что тебя встретил. Признаться не поверил поначалу. Никак не ожидал встретить такой призрак из прошлого.
— За Камнем дышится вольно. Может, нигде на свете такого воздуха нет.
Дошли до кладбища и остановились перед недавним коричневым холмиком с выструганным белым крестом.
— Здесь. — сказал Каракут.
— Николка. Заступ несите.
Каракут и Зотов сели на пригорке, смотрели, как люди Субботы раскапывали могилу.
— Не боишься. Вдруг увидит кто?
— Чего мне бояться. — ответил Суббота. — Что мне мужик черной сделает? Как думаешь, кто царевича упокоил?
— Не знаю. Не дьяк это.
— И я так думаю. Не правителя рука. Тот бы травками своими змеиными действовал. Значит от хвори?
— Может и от хвори. Посольство разберется.
— Ой ли?
— Одно знаю, что и кроме правителя благодетелей…
— Это кто же?
— Кто? Да хотя бы Романовы. А что? Кто после царя Федора встанет? Спрашиваю себя. Может Суббота Зотов для Федора Никитича Романова дорогу к трону прямить. Отвечаю. Суббота Зотов на это жизнь положит.
Из раскопанной могилы выбросили заступ, вслед за ним раздался голос Николки.
— Все. Домовина.
Каракут и Зотов встали над открытой могилой. Каракут сказал.
— Это не трогай. Это казна царская. Ваш тот мешок.
Николка бросил мешок и Суббота поймал его на лету.
— А кречет? — спросил Суббота. — Трубецкой писал про кречета необыкновенного. Тоже здесь.
— Нет его. Этого кречета Нагие изрубили.
— И таким бы царство досталось. Нет, бог все верно делит. — сказал Суббота и развязал мешок.
У Макеевны завтракали. Акундина Степанова сына Корявкина она усадила во главе стола, под фамильной темной иконой. На другом конце Торопка ел и торопливо, стараясь убраться поскорей. А Макеевна вилась вокруг писца, завивалась.
— Растегайчики бери, князь великий. Огурчики сладкие, хрупчатые. Пусть они в горлышке твоем лебедином колом встанут.
Писец ел важно. Рукавом широким утирался на такой манер, что Макеевна прямо умилилась.
— Ох и ловко как. А у нас все рушником утираются, как Торопка мой, голытьба темная.
— У посла ляшского подсмотрел. — отвечал Акундин. — Европейская мудрость.
Макеевна всплеснула руками.
— Посла ляшского… Ты поди и павлинов вживую видал?
— Павлинов? Скажешь, тетка. Если хочешь знать, в Москве павлинов, что воробьев. Толпами ходят.
— Это да. Это да. Что же не ешь, господарь великий.
— Пресно да и пора мне.
— Пресно. Это у меня то пресно. Не пущу.
— Ты что это, тетка.