В доме она растерянно оглянулась, не зная, что взять. И ее мучила мысль о том, как разыщут ее мама и папа. Ведь Клава никогда не скажет им, куда она дела Катю!
Катя вспомнила слова матери: «У девочки всегда должны быть чистыми волосы и уши».
Вскипятила чайник, вымыла голову. Пришла из школы Женя, но Кате не хотелось с ней разговаривать. Она завязала голову, с ногами забралась на кровать и открыла мамину черную кожаную сумку… И тут в комнату, как хозяйка, вошла Клава. Она прикрыла дверцу шкафа, которую Катя оставила открытой, и сказала:
— Ничего с собой брать не надо! Там все получишь!.. Будешь жить лучше, чем мы с Женей. — Она взяла в руки Катины валенки, помяла их рукой, пощупала изнутри. — Отдай свои валенки Жене, ее ботинки совсем развалились. Там тебе обязаны дать теплую обувь.
— Берите, — Кате теперь ничего не надо.
Проводить ее на следующее утро пришла библиотекарша. Клавы с Женей уже дома не было. Под вешалкой стояли черные боты Марии с кнопкой сбоку, а в них — парусиновые туфли на венском каблуке. Валенок уже не было. Катя молча обулась — ходить было неудобно, ее клонило вперед.
Взяла портфель, в котором вместе с ее школьными учебниками и тетрадями была и та самая мамина тетрадь с недописанными страницами.
Их встретила небольшого роста женщина с приветливыми карими глазами. Она ни о чем не расспрашивала Катю и даже не взглянула на бумаги, которые ей протянула библиотекарша.
— Меня зовут Маргарита Сергеевна, — сказала женщина. Это была директор детского дома.
Катю посмотрела докторша: перебрала ей волосы, послушала трубкой спину, заглянула в горло, потом повела в душевую. Катя встала под теплые струи… Она давно так не мылась… Воды было вдоволь… Горячая вода била по плечам, стекала по спине, унося постепенно холод из ее тела…
Когда Катя вышла из душевой, ей дали байковый халат. Усатая, толстая кастелянша низким голосом сказала:
— Меня зовут Полина Антоновна, — и выдала Кате нижнее белье, теплые чулки и пояс с резинками, показала полку под номером 55.
— Это твоя полка, пометь все свои вещи номером пятьдесят пять. И сама будешь их чинить.
По росту подобрала для Кати вельветовое платье. Дала Кате сравнительно новые, но ношеные валенки и ботинки.
— А пальто?
— У тебя же есть! — «Смотрите, какая жадная!» — хотела упрекнуть, да Катя заговорила:
— Дайте мне другое, а это я не хочу.
— Наши пальто лучше разве? Смотри, какое у тебя красивое пальто!
— Пожалуйста, я вас очень прошу.
А сама готова расплакаться, еле сдерживается.
— Что ни девочка, то новые капризы, — вздохнула Полина Антоновна и выдала Кате пальто из грубошерстного серого сукна.
Мария так и не узнала о том, что Катю отдали в детский дом. А жаль, для нее было бы большим облегчением узнать, что дочь забрали от сестры, что теперь она сыта и согрета. В ту же первую детдомовскую ночь Кати Мария умерла.
Ну вот, кажется, все.
Мы сидели на узком московском балконе, я смотрел на Екатерину Викторовну, и казалось, знаю ее лучше, чем себя.
— Вы нашли мне хорошее имя… Я взглянула на все со стороны и поняла, что все именно так и было. Хотя… Хотя есть неточности.
— Я ждал похвал. Но и замечания принимаю. Люблю, когда выискивают, выкапывают. Не скоро, значит, расставаться с тем, что дорого.
— Мы тоже ходили с мамой на Петровку.
— Да? Я этого не знал.
— Мы только спросили: «Приходили от вас люди по такому-то адресу?» Человек, к которому мы обратились, оказался любезным, он куда-то позвонил, и ему сказали, что нет, никого не посылали.
— Обязательно впишу.
— Да, еще! А откуда вы взяли, что — процитирую: «От его взгляда», — это вы о Вите, с которым мы ехали из Свердловска в Москву и который «подолгу, как пишете, смотрел на Марию» и «ее обдавало жаром». И далее, там же: «Марии была приятна эта игра».
— А разве нет? В свете последующего поцелуя… Признайтесь, что в вас говорит ревность за отца, я это понимаю, по я понимаю и Витю!.. Ладно, не сердитесь! Я это вычеркну.
— И еще. Я не подумала, когда к нам пришел Витя, что это — отец. Он бы сразу узнал мой голос… Но мое ожидание вестей от отца вы передали верно.
— Спасибо.
— …хотя и не во всей полноте! В кино я вся подавалась вперед, искала глазами отца, мне казалось, что он вот-вот появится в кадре. Даже много лет спустя, уже в университете, дежуря в избирательном участке, я однажды наткнулась на фамилию: Голубев Виктор Юрьевич! И год рождения отцовский! От обиды я расплакалась: он жив! Жив и не подает вестей!.. И пошла утром чуть свет по адресу. Увы!..