— А какой он вкусный, гоголь-моголь, правда, мама? — спрашивала Катя.
Как быть? К кому пойти с золотом? Как вдруг вытащить монету и показать кому-то? Вот она подходит к ювелиру… Но где он, этот ювелир? К Георгию Исаевичу пойти? Чтоб он помог? Но не спросит ли Георгий Исаевич: а откуда золото? Каждый спросить может. И падет тень на всю их семью: «Прятали!.. Скрывали!..» На Виктора падет тень… Пятно на всех!.. Может быть, отдать Клаве? И пусть она распоряжается. Но что скажет потом Мария Виктору и Николаю? И что станет с Клавой, если она увидит столько золота?!
Мария несколько дней ходила сама не своя. Но однажды не выдержала, позвала Клаву и рассказала.
— Золото?! — изумилась Клава.
А когда увидела содержимое коробки, то неожиданно начала истерически кричать:
— Мы голодаем! Мерзнем без дров! Работаем как проклятые! А ты прячешь миллионы!
— Не кричи! — силой усадила ее на кровать. — И успокойся! Что ты предлагаешь?
Клава вскочила и снова склонилась над коробкой.
— Как что? Здесь же миллион! Надо купить муку, купить картошку! Запастись дровами, меду купить, сахар! Масло! Мало ли что надо еще купить?!
Золото приковало к себе Клаву, она трогала рукой монеты, перебирала их, невнятно что-то бормоча, и непонятно было, то ли Марии она говорит что-то, то ли с золотом разговаривает.
— Оставь их! Сядь и успокойся.
— Нет, подумать только, какое богатство! — У нее в голове не укладывалось, что у них в квартире прятались миллионы.
Мария не ожидала, что Клава так разволнуется, и уже жалела, что доверилась ей. Она отстранила Клаву и закрыла коробку. И только тут Клава отошла:
— Ну ладно, я сяду. Я тебя слушаю, говори.
— Я тебе все рассказала. И объяснила, что это мне не принадлежит. Это золото чужое.
— Но половина — Виктора, значит, и твоя.
— Ни одной монеты я не трону. Как они лежали здесь, так и пролежат. Мне ничего не нужно. Вернутся Виктор с Николаем, пусть и решают, что с ними делать.
— Идиотка! — вырвалось у Клавы. — Неизвестно, кто вернется из этой бойни!
— Все вернутся! Не смей!
— Но я не понимаю, почему ты сказала мне? Сидела бы себе и помалкивала!
— Я думала, ты дашь разумный совет.
— Скажу тебе: положи под голову, а сама подыхай с дочкой? Этого совета ты ждешь от меня?
— Не знаю. — И умолкла: нет, напрасно она поделилась с Клавой.
— А ты какого ждешь от меня совета?
— Не знаю, оно мне не принадлежит — только это я знаю.
— Но если боишься сама и мне опасаешься довериться, — это страшно, я понимаю, по головке не погладят, — давай с Георгием Исаевичем посоветуемся, он поможет.
Мария молчала.
— Я же не предлагаю все ему показать! Одну-две разменять поможет… Ну, ладно, не хочешь — не надо. — Взгляд Марии ей не понравился, и она отступила. — Пусть. Тебе ничего не нужно, ты проживешь, тебе, как всегда, повезет. Но я, твоя родная сестра, вправе на тебя обидеться. Иметь такие деньги и видеть, как сестра мучается…. Но я не обижусь. Поможешь — спасибо, а нет… Но вот что я тебе скажу. Нельзя держать в коробке! В коробке легко могут выкрасть. Надо что-нибудь придумать. Чтоб понадежнее было. Знаешь что? Я придумала! Надо зашить в детское пальто! На перелицованное Катино пальто никто не польстится.
В тот вечер они остались дома, не пошли на ночь в метро, глухие к предупреждению радио, зениткам и взрывам бомб. Клава, уложив Женю спать, принялась за работу.
Столбики золотых монет.
Двадцатипятирублевые, десятки, пятерки.
Орлом вверх.
Были в жестяной коробке, теперь ровными столбцами высились на столе.
С красноватым отливом, будто теплые.
Клава разложила монеты ряд за рядом на куске синего сатина, накрыла сверху другим куском и простегала, как одеяло, клетку за клеткой. Каждая монета спряталась в своем гнезде.
Катя считала монеты, но так и не могла сосчитать их. Новые ряды монет легли на только что простеганную ткань, их снова накрыли сатином.
Катя сегодня впервые за долгие месяцы войны была по-настоящему сыта: съела суп, приготовленный из мясных бульонных кубиков, затем копченую колбасу, нарезанную толстыми кружочками, очень вкусную. И ей запомнилось: брауншвейгская колбаса. Их угостила тетя: и колбасой, и кубиками Клава запаслась в первые дни войны — все магазины Москвы были тогда завалены этой самой брауншвейгской колбасой и мясными кубиками в плоских коробках, жестяных и золотистых. И запах бульона был Кате знаком — он и прежде распространялся но квартире, дразня Катю, когда Клава втайне готовила и, запершись в своей комнате, кормила дочь.