— Таких, как ты, убивать надо! Скоро люди поймут, что ты змея!
— Вот, слышите! — По лицу Клавы пошли красные пятна.
Марию увели, накинув на плечи казенный серый тулуп.
В тот вечер Мария не вернулась. И не только в тот вечер.
Санитары оставили адрес больницы, и Катя поехала туда. Больница была далеко от дома. Она долго ехала сначала на одном трамвае, потом пересела на другой… Пошли маленькие деревянные домики в сугробах засыпанных снегом садов.
Больница стояла на пригорке. К маме ее не пустили. Сказали, чтобы приехала через неделю. «Твоей маме в больнице хорошо, она поправляется».
Хлебную карточку Марии не взяли, а до конца декабря еще оставалось много дней.
Рано утром Катя шла к хлебному ларьку, покупала хлеб; пока добиралась до школы в Долгий переулок мимо Девички и Академии Фрунзе, весь хлеб съедала. Во время большой перемены в класс приносили горячий чай и маленький бублик с кусочком сахара; бублик Катя прятала для мамы. В классах все сидели в пальто. Но в школьной библиотеке топили чугунную печь, черная и длинная труба которой выходила в оконную форточку. После уроков Катя шла в библиотеку и находилась там до сумерек. Здесь она учила уроки, помогала библиотекарше менять книги, читала сама, а вечером шла домой. В маленькой комнате давно не топили, поэтому стена была всегда покрыта слоем изморози.
Скоро в школе стало известно, что Катя живет одна, а мама ее в больнице. Теперь у Кати вырезали талоны на мясо и крупу, и она ходила в специальную столовую рядом со школой, где ей давали обед.
Однажды, когда Катя вернулась из школы, у дверей их квартиры стояли две женщины. Они пришли с хлебозавода. Женщины дали Кате немного денег, собранных для нее, сказали, чтобы она приходила на хлебозавод, прямо к проходной, ее всегда там накормят.
Катя пыталась их убедить, что мама вовсе не больна, что ее нужно забрать из больницы.
На сей раз Катя видела маму. Но прежде к ней зашли те две женщины, а уже потом — Катя.
Мария очень изменилась. Лицо ее было не нежно-розовое, как всегда, не белое, как в минуты волнения, а серое. Блестящие медные волосы потускнели, их пышность исчезла, они как-то истончились. В своем сером халате она почти сливалась со стеной, у которой стояла, — так была худа. От одежды Марии исходил незнакомый Кате запах, будто это был чужой человек. Мария повернула Катю так, чтобы девочка не видела других больных, находящихся в этой комнате свиданий. Катя положила в карман материнского халата несколько бубликов и завернутые в тетрадный лист кусочки сахара. При виде тетрадного листа Мария на мгновение вздрогнула, как показалось Кате.
Сидевшая у двери высокая санитарка сказала:
— Пора, товарищи, у больных обед. Приходите в следующий раз.
Громадные на исхудавшем лицо Марии глаза наполнились слезами. Она крепко прижала Катю к себе и прошептала:
— Возьми меня отсюда.
— Ты не волнуйся, мама, ты скоро выйдешь, — сказала Катя, твердо веря в то, что маму скоро выпустят.
Пока Катя находилась у мамы, женщины с хлебозавода встретились с врачом и не скоро вышли от него.
О чем они говорили, Катя не знает.
Но когда Катя стала умолять их взять маму, те, хотя и говорили, как раньше: «Обязательно заберем!» — но уже добавляли: «Потерпи, ты уже не маленькая. Вот как подлечат маму…» — и тут же отводили глаза. И, уже прощаясь с Катей у трамвайной остановки, одна из женщин сказала: «Мама тяжело больна, девочка, ее нужно лечить».
А вечером…
Вечером, впервые за эти дни, Клава заговорила с Катей:
— Бедная, бедная моя сестра!..
Катя стояла перед тетей и молчала.
— Почему ты меня избегаешь?
Голос тети был мягкий, ласковый.
А Катя слышать ее не могла и стояла, крепко сжав зубы.
— Ведь я же твоя тетя! Слышишь меня? Тетя, родная тетя! После школы приходи домой, нигде не задерживайся…
Протянув руку, Клава дотронулась до Катиной головы, чтобы погладить ее, но неожиданно Катя увернулась и с силой укусила Клаву. Клава с криком вырвала руку и ударила Катю по лицу:
— Змееныш!
На руке остался багровый след.
Однажды вечером, когда Клава ушла к Колгановым, Женя постучала в Катину комнату. Катя не отозвалась.
— Это я, Женя! Знаешь, что я нашла?
— Ничего я не хочу.
Но Женя не унималась:
— Выйди, покажу!