Катя пошла с нею в большую комнату. Женя выдвинула ящик комода, и в ее руке Катя увидела огромную плитку шоколада в ярко-красной хрустящей бумажке со звездочками.
Девочки и не заметили, как, отламывая по куску, съели всю плитку. Опомнились, лишь когда услышали звук поворачиваемого в замке ключа. Катя быстро ушла к себе в комнату.
На Пироговке помещались военные госпитали. За чугунными решетками по аллеям ходили раненые, выздоравливающие. В суконных коричневых халатах поверх байковых пижам они подходили к ограде и подолгу смотрели на редких прохожих. Катя часами простаивала на противоположной стороне улицы, вглядываясь в худые лица. «А вдруг среди них окажется папа?» — думала Катя. Иногда она перебегала улицу и, взобравшись на каменное основание ограды, прижималась лицом к холодным прутьям. Мимо Кати в подъезд госпиталя проходили люди, чаще всего женщины, а иногда и дети.
Однажды Катя решилась. С трудом толкнув тяжелую входную дверь с огромной медной ручкой, она оказалась в полутемном вестибюле. Катя еще не знала, что будет делать, как вдруг услышала голос, гулко прозвучавший под высокими сводами:
— Ну, что стоишь, раздевайся.
Катя пригляделась в темноте после яркого света улиц и увидела у рядов металлических вешалок женщину в телогрейке. Она протягивала Кате белый халат. Катя сняла пальто, размотала платок и с трудом натянула рваный халат; гардеробщица завязала тесемки у нее на спине. Катя сняла валенки и сунула ноги в шлепанцы.
— Опять ты забыла принести из дома свои тапочки?.. Чтобы это было в последний раз!
Гардеробщица подтолкнула Катю в спину.
Осторожно ступая, Катя пересекла огромный вестибюль и, повернув налево, сквозь высокие двери вошла в длинный светлый коридор. За столом, у самого входа, сидела медсестра и что-то писала в толстой тетради.
— Здравствуйте, — тихо сказала Катя.
Та, мельком взглянув на Катю, ответила.
Катя переступила порог первой палаты. В комнате в несколько рядов стояли кровати. В легком жужжании голосов выздоравливающих никто не услышал Катиных слов: «Добрый день!»
Она вышла и, держась рукой за стенку, дошла до следующей палаты. Здесь стояли только четыре кровати. Раненые лежали с закрытыми глазами, а у одного толстая, в гипсе, нога была высоко подвязана. Катя тихо села на стул.
За окном наступил синий сумрак, в коридоре запахло едой, а Катя все сидела. Привычно сжимался от голода желудок, но из тепла не хотелось уходить. В палату зашла няня, опустила черную штору на окне и велела Кате зажечь свет. Так Катя и ходила за няней из палаты в палату.
Домой Катя ушла, когда разносили ужин: пшенный пудинг с киселем.
Дуя на пальцы, вылезавшие из рваных варежек, Катя открыла ключом дверь, не зажигая света, чтобы не занавешивать окно, разделась и скользнула в ледяную постель, которая очень напоминала чью-то берлогу, а больше всего — вещевой склад: все, что было в шкафу, Катя сложила на одеяло, поверх набросила материнское пальто и никогда постель не убирала.
С того дня Катя часто бывала в госпитале. Она сидела у кроватей тяжелораненых, давала им воду, выносила утки, собирала письма и по дороге домой опускала их в почтовый ящик, иногда раздавала еду. К Кате привыкли, и она знала, кто как себя чувствует, кто «тяжелый», кого скоро выпишут. Теперь из школы она бежала в госпиталь.
С некоторых пор раненые прозвали ее «Мухой»: Катя читала им стихи и однажды рассказала, что еще до войны, в детском саду, она играла роль Мухи-цокотухи; на самом деле Катя выступала тогда сороконожкой, и ей было очень обидно, она мечтала о роли Мухи; признаться, что она была какой-то сороконожкой, она не могла.
Только в послеоперационные палаты Катя никогда не заходила — туда никого не пускали. Но как-то и туда ей удалось заглянуть… В январе привезли двух танкистов с тяжелыми ранениями. Танкистам было по девятнадцать лет. Катя на всю жизнь запомнила их необычные имена — Махмуд и Алимджан.
В коридоре стояла тишина. Все прислушивались к голосам, доносившимся со второго этажа, где были операционные. Первым оперировали Алимджана. Когда каталка остановилась у двери послеоперационной палаты, Кате показалось, что Алимджан приоткрыл глаза и слегка улыбнулся ей… Все успокоились и как-то пропустили момент, когда привезли Махмуда. Но часа через два из палаты, где лежали оперированные, раздался крик. По коридору уже неслись врачи и сестры. Из-за спин Катя увидела, как плачущий парень бился забинтованной головой о никелированную спинку кровати. Дверь закрыли, но голос был слышен во всем отделении: «Гады! Живодеры! Мясники!..» Это Махмуд, очнувшись после наркоза, узнал, что ему ампутировали обе ноги… В коридоре плакали приглядевшиеся к любым тяжелым случаям медсестры и няни, их утешали раненые.