С порога гость обернулся.
— Знаете, что было для меня самым трудным в нашей встрече? Не разуться в прихожей.
Он вышел. Ермаков подкатил кресло к бару, схватил квадратную бутылку с черной этикеткой, из которой наливал себе гость.
Так и есть: «Блэк лэйбл».
Телефонный звонок заставил Ермакова вернуться к столу.
— Это я, — услышал он голос сына. — Дискету нашел, выезжаю.
— Нет, — ответил Ермаков. — Нет, сиди дома. И никуда ни шагу, понял?
— Но дискета… — К черту дискету. Это уже не имеет значения.
— Что случилось, батя?
— Ничего.
— А зачем к тебе приезжал Нифонтов?
— Кто ко мне приезжал? — переспросил Ермаков.
— Начальник нашего управления. Генерал-лейтенант Нифонтов. Я видел его тачку, она буксовала у стройки. С ним были два наших оперативника. Капитан Евдокимов и лейтенант Авдеев. Только номера на тачке были почему-то дипломатические… Алло!..
Алло, ты слушаешь?
— Да, — сказал Ермаков. — Да, слушаю. Сиди дома и жди моего звонка. И вот что еще… — Что?
— Я тебя люблю.
В трубке воцарилось молчание. Потом Юрий сказал:
— Я тебя тоже.
Ермаков хотел положить трубку, но в мембране вновь раздался голос сына:
— Что-то все-таки случилось?
— Ничего не случилось.
— Но… Ты мне никогда этого не говорил. Я сейчас приеду.
— Нет, — сказал Ермаков. — Все в порядке. Он положил трубку. Долго сидел, сгорбившись в кресле и невидяще глядя перед собой. Какое-то смутное беспокойство заставило его вновь набрать номер домашнего телефона. Но подошел не сын. Подошла жена.
— Котик! — пьяно пропела она. — Ты где? Я по тебе так соскучилась!
* * *
Ермаков вырвал шнур и в бешенстве швырнул аппарат в сторону бара. Зазвенели бутылки. Одна разбилась. С черной этикеткой. С дубовой столешницы на ковер потекла струйка виски.
Это был «Блэк лэйбл», самый почитаемый сорт в Главном разведывательном управлении российского Генерального штаба.
Ермаков достал из ящика письменного стола мобильный телефон и набрал номер:
— Господин Джаббар? Возьмите своих людей и заезжайте за мной. В три ноль-ноль мы вылетаем в Потапово. На «Руслане».
Глава XIII
Ремонтный бокс, в котором мы провели эту не лучшую в нашей жизни ночь, находился на глубине метров пять или шесть, под многотонными слоями земли и бетона.
Никакие звуки с поверхности сюда не могли проникнуть. Лишь утром, о наступлении которого мне не очень уверенно сообщили мои биологические часы, сбитые с толку поясным временем и темнотой, перекрытие передало бетону пола и стен легкую вибрацию. Это могло свидетельствовать, что на аэродроме совершил посадку какой-то самолет. Скорей всего — истребитель. Транспортник заставил бы землю содрогнуться сильней. И нетрудно было догадаться," что приземление этого истребителя будет иметь для нас какие-то последствия. Потому что все, что происходило на поверхности, могло иметь для нас последствия. И вряд ли приятные.
Когда «черные» унесли бренные останки невезучего подполковника Тимашука, а пират молча забрал видеокамеру и ушел, выключив свет, Док, вещая со своего трона, ввел нас в курс дела. В могильной темноте бокса голос его звучал не то чтобы виновато, но словно бы не слишком уверенно, а все слова, в общем-то правильные, выглядели так, как если бы на кладбище читали вслух газету «Комсомольская правда» еще старых добрых времен. Но мы бодрыми комсомольскими голосами тех же старых добрых времен заверили Дока, что все о'кей, что мы просто счастливы послужить России и гаранту ейной конституции даже в такой вот роли бессловесного быдла. Что мы к этой роли привыкли еще с Чечни и было бы даже странно, если бы вдруг сильные мира сего вздумали объяснять дорогим россиянам не только что нужно делать, но и для чего. Потому что они и сами этого не знают, а сначала делают, а потом начинают соображать, а чего же это они сделали. И в конце концов говорят:
«Ексель-моксель, хотели как лучше, а получилось, как всегда».
Во всяком случае, стало понятно, почему сработал самоликвидатор «Селены» после того, как в управлении получили последний привет от подполковника Тимашука: по передатчику могли вычислить Центр. Оставалось надеяться, что генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков позаботятся о том, чтобы наши героические трупы были преданы земле пусть без воинских почестей, но хотя бы по-человечески. И хорошо бы эту заботу они проявили без промедления, пока мы и в самом деле не стали трупами. А о реальности такого исхода говорила вся атмосфера бокса. В ней все еще словно бы витали ангелы смерти и пели нежными детскими голосами, а за железными дверями беззвучно струился Стикс, и бессонный паромщик Харон в черной униформе с «калашом» вместо кормового весла стоял на своем посту. Он всегда на посту, ему некогда отлучаться. Безработица ему не грозит.
«Влюбленных много, он один на перепра-а-ве…» Вот и говори после этого, что попса портит художественный вкус народа. Вкус она, может, и портит, но душевное здоровье сохранить помогает.
Потому что дает возможность не думать о том, о чем лучше не думать.
* * *
Прошло не меньше часа после того, как приземлился истребитель, но ничего не происходило. Я попытался задремать, но тут бетонная коробка бокса снова содрогнулась от вибрации куда более сильной. Это уж точно был какой-то тяжелый транспортник. И едва вибрация стихла, как в коридоре послышались голоса, загрохотали засовы и двери бокса со скрежетом распахнулись. Я успел сообразить, что это оживление нашей жизни никак не может быть связано с посадкой транспортника, потому что он еще только-только заруливал на стоянку. Но тут вспыхнул свет, и внимание мое переключилось на картину, открывшуюся нашим взорам.
Картина была такая. В дверном проеме — с грозным видом, расставив ноги и сунув руки в карманы армейского плаща, — стоял полковник Голубков, которого я не сразу узнал, потому что никогда раньше не видел в форме. За правым его плечом возвышался пират с «калашом» на изготовку. А слева стоял коротенький местный полковник, которого мы видели во время допроса в караулке. У него была поза продавца, который демонстрирует оптовому покупателю богатства своего лабаза. Он даже рукой повел, как бы предлагая полюбоваться. И сопроводил свой жест словами:
— Вот смотрите. Все пятеро. Вполне живые. И никакой попытки к бегству не было.
Понятия не имею, откуда вы это взяли. Погиб подполковник Тимашук, я вам докладывал. Неосторожное обращение с оружием. А эти — вот они. Какие же это трупы?
Мы произвели шевеление, чтобы показать, что мы и в самом деле не трупы. И даже Муха оживленно заскрипел носилками, демонстрируя, что он ожил.
— Что это они у вас тут как звери по углам? Снять наручники! — приказал Голубков.
— Это опасно, — предупредил полковник.
— Сейчас, Тулин, здесь командую я. Вы уже докомандовались. Выполняйте приказ!
— Снимай, Сивопляс, — кивнул полковник Тулин пирату.
По команде пирата в боксе появились трое «черных», встали у двери, выставив «калаши». Сивопляс разрезал скотч на руках и ногах Дока, потом прошел по боксу, освобождая нас от браслеток.
— Всем выйти! — приказал Голубков, когда с этой приятной для нас процедурой было покончено.
Я ожидал, что Сивопляс воспротивится, но он лишь сказал:
— Если что, так имейте в виду. Я не знаю, как должно быть, но вы делаете не правильно.
— Кру-гом! — скомандовал Голубков.
— Один тоже вот говорил «кругом», а сейчас узнает происхождение жизни. Есть «кругом». У вас своя голова за плечами.
Полковник Тулин и «черные» вышли.
— Вы в порядке? — спросил Голубков, оглядывая нас быстрым внимательным взглядом.
— С нами потом, — ответил Док. — Как у вас?
— Нормально. Теперь нормально. Почти все.
— Почти? — переспросил Док.
— Да. Они выслали вместо «Мрии» «Руслан». Но с ним мы разберемся без вас.
Слушайте внимательно. Официальная версия: я прилетел из Москвы расследовать эпизод с «Мрией».
— Долго же вы летели, — заметил я. — Не иначе как на крыльях любви.
— Наоборот, быстро, — оборвал Голубков, почему-то не расположенный к шуткам. — На МиГ-29УБ. Поэтому прилетел один. Команда на подходе.