Сьенфуэгос забылся беспокойным сном, он много раз открывал глаза и каждый раз видел в полудреме необычайное зрелище. Едва на востоке забрезжил рассвет, он разыскал одного из туземцев, справлявшего нужду под деревом, и спросил, указывая на высокий столб дыма, поднимающийся в воздух.
— Что это?
Купригери явно не понял, о чем его спрашивают, пришлось на все лады повторить вопрос. Наконец, закончив со своими делами, индеец бросил на кучку горсть песка и преспокойно ответил:
— Мене.
— Мене?
Туземец убежденно кивнул.
— Мене.
Сьенфуэгос вернулся к африканке, сел рядом и сердито пробормотал:
— Либо я сошел с ума, либо для этих людей все на свете делится на «мене» и «не мене». Что бы это, черт возьми, могло значить?
Туземцы один за другим появлялись, словно из-под земли, и вскоре все снова тронулись в путь, уже к полудню повернув от берега в сторону столба черного дыма, коптившего безоблачное синее небо.
Поначалу канарец решил, что там находится вулкан вроде Тейде, иногда выбрасывающий в воздух столбы огня и дыма, хорошо заметные с западного побережья Гомеры. Но вскоре перед ними раскинулась равнина, опаленная жарким солнцем — совершенно ровная, без каких-либо признаков гор или расщелин, и ничего похожего на грозный подземный рев вулкана, слышимый за пол-лиги.
Из-под земли вырывалась огненная струя, поднимающаяся на двадцать метров в воздух, а сильные и едкий запах затруднял дыхание.
— Как будто из этой дыры вырывается адское пламя, — потрясенно пробормотала Уголек. — В жизни не видела ничего подобного.
Туземцы осторожно приблизились к пламени, пока жар не помешал продвигаться дальше без риска свариться, и наблюдали за удивительным явлением с таким видом, будто глядят на спокойное море во время тихого рассвета.
Но вскоре они начали невпопад подпрыгивать в подобии ритуального танца, напевая при этом монотонную мелодию, в которой можно было различить лишь одно слово — «Мене», многократно повторяемое словно в трансе. Сьенфуэгос понял, что до конца дней не забудет спектакль, устроенный полуголыми купригери. Они трясли длинными луками на таком расстоянии от пламени, что едва не поджаривались, приближались к нему всё ближе и ближе, тяжело дыша, поскольку от жары им не хватало воздуха.
Откуда берется это мощное пламя и чем питается?
Что может обладать такой силой, чтобы многие дни поддерживать огонь, вырывающийся из дыры в земле?
Сьенфуэгосу вспомнился рассказ мастера Бенито де Толедо о еврее по имени Моисей, который как-то наблюдал в Синайской пустыне совершенно необъяснимое явление, когда терновый куст горел много часов. Именно тогда, помнится, Бог вручил ему Скрижали Завета. И теперь Сьенфуэгос поневоле задавался вопросом: если он сейчас видит подобное, быть может, неведомый бог этих земель тоже совершил чудо, рождая из ничего вечный огонь.
— Интересно, если он явится мне сейчас и вручит новые Скрижали Завета, то кому же, черт побери, я должен их разъяснить? — пробормотал он себе под нос. — Не думаю, что негритянка или индейцы обратят на меня внимание.
Час спустя, усталые и раскрасневшиеся от жары, вымазавшись с ног до головы маслянистой сажей, танцоры снова возобновили путь, а дагомейка в последний раз оглянулась, чтобы посмотреть на огонь, и задумчиво произнесла:
— Если это и впрямь преисподняя, нужно было бы вести себя поприличней...
Канарец не ответил, потрясенный природным явлением, которому не находил никакого рационального объяснения. Он лишь хмыкнул и двинулся вслед за туземцами.
Сьенфуэгос все еще ломал голову, пытаясь понять, откуда взялся этот странный огонь, когда к полудню они достигли берегов небольшого озера, наполненного черной водой, вонючей и жирной. Предводитель туземцев кивнул в сторону озера, сопровождая этот жест восклицанием, которое, очевидно, должно было все объяснить:
— Мене!
— Мене? — удивился канарец. — Хватит уже с меня этих «мене». Сыт по горло!
Но туземец явно не понял ни слова и лишь повернулся к одному из воинов и приказал:
— Тотума! Тотума Мене.
Воин тут же сдернул с пояса высушенную тыкву, подобную той, куда они пытались собрать мочу Уголька, и направился к озеру. Наполнив сосуд густой, черной и вонючей жидкостью, он поставил его у ног канарца.
Тот опешил — ведь это была не вода или вино, не кровь, не масло или еще что-либо знакомое. Когда же дагомейка присела рядом, он лишь коротко заметил:
— Видимо, это то самое, чем им представлялась твоя моча: тухлая вода.
— Вот радость-то! — раздраженно бросила Уголек.