Он правда пришел за мной. Я знала, что он придет. Но он до сих пор слишком далеко, чтобы помочь.
— Рэйчел! — теперь он кажется чуть ближе.
Та же часть моего разума (маленькая, отрешенная, которая откуда-то знает, что я могу думать, говорить и делать вещи) начинает кричать на меня. Кричит, и кричит, и кричит, пока мне не удается заставить горло работать.
— Я здесь, — слова звучат хрипло и надломленно. Слишком слабо, чтобы кто-то расслышал.
— Рэйчел! — он еще ближе. Может, он идет по гравийной дорожке. Он не может быть сильно далеко. Я сделала всего несколько шагов к этому проклятому костровищу.
— Кэл! — удается выдавить мне. Негромко, но лучше, чем в первый раз. — Кэл! Я здесь!
— Рэйчел? — его не видно, но он как будто меня услышал. Через несколько секунд он добавляет: — Подай голос еще раз. Я не могу тебя найти, — его голос срывается на последних двух словах.
Я собираю всю энергию, что во мне осталась, и стараюсь направить ее в голос.
— Я здесь! Здесь!
Я надеюсь, что этого достаточно, потому что я сомневаюсь, что мое горло снова что-то выдавит. Такое чувство, будто слезы застывают прямо на моем лице.
Без предупреждения большое тело Кэла вырывается из-за деревьев, устремляясь ко мне. Он создает много шума. Такое чувство, будто от его присутствия сам воздух болезненно вибрирует.
Я давлюсь от облегченных рыданий, когда он опускается на колени рядом со мной.
— Ох бл*дь, малышка. Что ты наделала? — он кажется настоящим. Полным эмоций. Таким же сломленным, как и я.
— Я не… — я давлюсь и пытаюсь снова пошевелиться, но просто не могу подняться. — Я не хотела.
Он продолжает бормотать «Ох бл*дь», пока быстро убирает с меня камни, а затем берет меня на руки, будто баюкая, и выносит из леса обратно на гравийную дорожку.
Я все еще в том странном размытом трансе, но я осознаю достаточно, чтобы отчаянно цепляться за него. Почти все мое тело болит, а то, что не болит, пугающе онемело. Мои зубы стучат так сильно, что ноют челюсти.
Как только мы возвращаемся в хижину, теплый воздух словно атакует меня. Я хнычу, ахаю и ерзаю в его хватке.
Кэл не отпускает меня. Он кладет меня на свою кровать, расположенную как и моя прямо возле дровяной печки, снимает мои перчатки, шапку, шарф и пальто, затем начинает массировать мои ладони и предплечья.
Я ничего в них не чувствую. Даже его прикосновения.
Я дрожу и шмыгаю носом. Я слишком сонная, чтобы рыдать, хотя мне очень хочется этого. Я продолжаю попытки отстраниться от Кэла, но даже не знаю, почему.
Я пытаюсь что-то сказать, но не могу. Я ничего не могу сделать. Я сейчас должна что-то чувствовать, но не чувствую.
Так что я закрываю глаза и перестаю сопротивляться. Я даже больше не дрожу.
— Нет, нет, нет, нет, нет, малышка, — хрипло бормочет Кэл. — Не смей так делать, — он сдвигает руки, чтобы растирать мое лицо и шею. — Не смей засыпать.
Поэтому я все же бодрствую. Пытаюсь, во всяком случае. Хотя бы потому, что Кэл кажется абсолютно отчаявшимся, и мне не нравится, когда он так расстроен.
Спустя минуту он перестает растирать меня, так что я открываю глаза, чтобы посмотреть, что он делает. Он встал и снимает куртку, шапку и обувь. Затем забирается в постель вместе со мной и обнимает сзади, окружая меня своим большим и теплым телом.
Он тянется через меня и продолжает растирать мои ладони.
Через несколько минут я опять начинаю дрожать.
— Вот так, — бормочет он прямо над моим ухом. — С тобой все будет хорошо. Ты должна быть в порядке.
— Моя лодыжка очень болит, — выдавливаю я. Теперь я снова чувствую ее, и она разъяренно пульсирует.
— Знаю. Я скоро ей займусь, но мне нужно сначала тебя согреть.
Мои зубы опять начали стучать, и я это ненавижу. Я все ненавижу. Из моего горла вырывается несколько всхлипов.
— Даже не думай засыпать, малышка. Это все моя вина. Я это знаю. Можешь ненавидеть меня за это, но я не позволю тебе бросить меня.
Я начинаю плакать по-настоящему.
Ну теперь он хотя бы разговаривает со мной. Хотя бы кажется, что он правда хочет видеть меня рядом.
— Все хорошо. Все будет хорошо. С тобой все будет хорошо.
— Теперь все болит, — и это правда. Такое чувство, будто кто-то тычет иголками в мои ладони, стопы и щеки.
— Знаю. Это кровь снова начинает циркулировать. Я понимаю, что больно, но это хорошо.
— Не тебе же больно.
— Знаю, что не мне. Хотелось бы мне забрать ее. На твоем месте должен был быть я.
Это заставляет меня плакать еще сильнее. Я нахожу в себе силы развернуться в его объятиях, чтобы рыдать в его грудь. Он крепко обнимает меня обеими руками и также окружает согнутыми ногами.
Даже когда я наконец-то перестаю плакать, он меня не отпускает.
На это уходит много времени, но в итоге я перестаю дрожать, и эти мучительные уколы боли уходят. И теперь болит лишь моя лодыжка.
Когда Кэл наконец-то начинает отстраняться, я бесстыже цепляюсь за него. Он мне нужен. Я его не отпущу.
— Все хорошо, малышка. Я осмотрю твою лодыжку. Я никуда не ухожу.
Я шмыгаю носом и ложусь обратно на постель.
Он осматривает мою поврежденную лодыжку, двигает ей туда-сюда, чтобы оценить состояние, затем крепко перевязывает. Он заставляет меня выпить ибупрофен, затем помогает снять сырую одежду и переодеться в теплую фланелевую пижаму, которую я носила всю зиму.
Я начинаю возражать, когда он идет на другую сторону комнаты, но потом вижу, что он сам переодевается в спортивный костюм, в котором спит в последнее время.
Наконец, он возвращается к постели и забирается рядом со мной. Я подвигаюсь к нему, а он разворачивает меня к огню, обнимая сзади.
— Ты в порядке? — мягко спрашивает он через пару минут.
— Ага. Теперь уже лучше.
— Мне жаль, что ты пострадала.
— Это всего лишь моя лодыжка.
— Нет, не всего лишь. Ты чуть не умерла, и это моя вина.
— Нет, не твоя.
— Да, моя, — его теплый запах переполняет мои ноздри. Он утыкается носом в мои волосы, и я снова чуть не плачу. Я никогда не думала, что вновь смогу почувствовать его так. Настоящего Кэла. — Извини за все. Я пытался сделать как лучше для тебя, но я сделал все неправильно. Мне не стоило тебя отталкивать.
Глава 6
На следующий день погода не налаживается, так что нам опять приходится остаться внутри.
Но Кэл другой. Лучше.
Он до сих пор не разговорчивый и не особенно дружелюбный, но он никогда таким не был. Когда наступает утро, он лишь слегка смягчился до того мужчины, которым он был со мной в прошлом году.
Моя лодыжка до сих пор опухла и болит, так что он не позволяет мне наступать на нее. Он ухаживает за мной весь день, принося еду и все необходимое. А после обеда он читает мне вслух.
Это лучший день с тех пор, как те мужчины вторглись в нашу хижину. Когда на второе утро я просыпаюсь от запаха завтрака, который готовит нам Кэл, то чуть не плачу от облегчения, ведь он вернулся.
Вернулся по-настоящему.
Морозные и холодные дни вовсе не веселые. Мне не нравится сидеть взаперти, и я ненавижу писать в горшок ночью, потому что Кэл не выпускает меня в уличный туалет, когда температура опускается до минимума. Но в следующие несколько дней я все равно счастливее, чем была в последние годы.
Через несколько дней после травмы лодыжки я просыпаюсь посреди ночи от стука своих зубов. Сев и поморгав в темноте, я понимаю, почему. Огонь в печке прогорел, так что не дает так много тепла, как должен был.
Обычно Кэл ночью просыпается через каждые несколько часов, добавляет поленьев и ворошит угли, чтобы огонь продолжал гореть, но видимо, сегодня он проспал.
Ничего страшного. Он наверняка устал. Он уже несколько недель не имел возможности проспать всю ночь до утра. Я и сама могу развести огонь, так что не стану его будить.
Я свешиваю ноги и ставлю ступни на пол, но вздрагиваю, как только переношу вес на лодыжку. Травма заживает, но ходить до сих пор больно.
Это неважно. Я сегодня займусь огнем, чтобы Кэл мог поспать.
Я хромаю к стопке нарубленных поленьев, которую Кэл держит внутри у двери, хватаю два полена, прижимаю к груди и ковыляю обратно к печке.
Мои зубы теперь стучат как отбойные молотки. Я поверить не могу, насколько тут холодно.
Я стараюсь открыть печку, но тут поленья внезапно исчезают из моих рук.
— Девочка, ты что бл*дь делаешь? — он кажется ворчливым, но не сердитым.