Щербаков, небольшого роста, коренастый, белобрысый молодой милиционер, встал из-за стола, где он сидел и рассматривал какой-то журнал, и вышел на улицу.
Был конец августа, и в такую пору ночи на Чикое стоят черные и прохладные, а легкий ветерок всегда приятно освежает, если выйдешь из помещения. Большие метляки и прозрачная мошка облепили лампочку на козырьке крыльца, тучами мельтешили вокруг. А небо было усыпано ярким бисером звезд. Кругом тишина. И только Дик, было притихший при выходе милиционера, стал вдруг с новой силой остервенело рваться к высокому забору,
— Ты что это, Дик?! — громко сказал Щербаков и сошел с крыльца.
Выстрел раздался откуда-то из темноты. Щербаков в первое мгновение даже не успел сообразить, в чем дело, а когда пуля глухо шлепнулась сзади о косяк и оторвала щепу, то он сразу понял: «Стреляют в меня».
Пригнувшись и сделав два невероятно больших прыжка, он оказался в дверях и закричал:
— Петрович, нападение!
Колченко словно пружина подбросила с дивана, он мигом вскочил и бросился к двери, расстегивая на ходу кобуру пистолета.
— Падай на пол! — крикнул он Щербакову, когда вторая пуля просвистела в дверях и ударилась о стену внутри помещения.
По открытым дверям стреляли раз за разом, поэтому работникам милиции пришлось укрыться за стеной, а выскочить за дверь или хотя бы выглянуть не было возможности.
Дик вдруг взвизгнул и умолк: его пристрелили.
И здесь только Колченко понял, что в здание могут попасть через дверь, выходящую в ограду из камеры предварительного заключения.
— Обороняйся здесь! — скомандовал он Щербакову, а сам, пригнувшись, побежал по коридору к КПЗ. На ходу он выключил внутренний свет. «Теперь будет удобнее: там во дворе есть лампочка, а у нас темно», — подумал он. Но, пробегая мимо окна, убедился, что в ограде света нет: значит, лампочку разбили.
— Опередили. Но посмотрим, — зло прошептал он и затаился у двери.
За дверями раздался шорох и торопливый говор:
— Ломай живее, а то очухаются.
«Ну, ну, ломайте, — подумал Колченко, — я вас хо-рошо встречу!» И несколько раз выстрелил через доски наугад. Попал. Кто-то неистово завопил. С минуту вопль продолжался, но потом вдруг раздался выстрел, и все умолкло; затем послышались какие-то глухие удары и хруст. Колченко еще выстрелил, прислушался. На улице послышался топот ног, ругательства, а через некоторое время все стихло.
«Ушли!» — облегченно вздохнул Колченко и устало поднялся. Он открыл «глазок» камеры, чиркнул спичкой и встретился со злыми, искрящимися глазами вчерашнего налетчика.
— Ну сиди, брат, дружки, видать, твои в гости наведывались, да не пустили мы их — не вовремя ходят они, — сказал Колченко и пошел в дежурку.
А Щербаков продолжал изредка постреливать в темный зев двери (лампочку над крыльцом тоже разбили) и громко приговаривал:
— Ну иди ближе, иди, не стесняйся! Уж я-то тебя попотчую!
С улицы вдруг донесся знакомый голос: это был начальник милиции:
— Эй, Колченко, кончай стрелять! Это я, Дремин.
Колченко включил свет, но электроэнергии не было; вероятно, моторист, услышав выстрелы, заглушил движок. Пришлось зажигать керосиновые лампы.
Вслед за Дреминым появились уполномоченные Абакумов и Сироткин, а за ними председатель сельсовета Кравцов; стали подходить другие сотрудники, активисты.
Погоню за бандитами решили отложить до рассвета, так как потемну это делать было бесполезно.
А в ограде за милицейским домом у дверей КПЗ нашли убитого человека, лицо у него было размозжено камнем, карманы вывернуты.
На рассвете группа работников милиции, активистов и комсомольцев отправилась в погоню за налетчиками, но вскоре вернулась ни с чем — след их ушел в кедрач.
Утром следующего дня Дремин сам допрашивал задержанного налетчика.
— Скажите, Иванов, так будем вас называть, кто вы и зачем появились в этих краях?
Тот не отвечал.
— Так я вас спрашиваю: кто вы и зачем здесь появились? — повторил вопрос Дремин.
Молчание.
Начальник отошел, достал из стола папиросы, закурил и предложил задержанному.
— Премного благодарен, не курю, — отказался тот.
— Странно, — сказал Дремин, — не встречал еще грабителей, которые не курили бы. Не пьете?
— Умеренно и не часто.
— Ну, естественно, играете в картишки?
— Когда-то... — начал было Иванов и осекся. Он принял прежнее наигранно-нагловатое выражение.
— Что когда-то?
Иванов пожал плечами, не ответил.
— Нам, конечно, понятно, что вы лезли в сельсовет не за деньгами и не за золотом, ибо хорошо знаете, что в сельсовете ни того, ни другого нет, — словно вслух раздумывая, заговорил Дремин, — но есть документы, печать, бланки — значит, вам нужны документы, значит, вы пытаетесь похоронить свое настоящее имя. Да вы уже это доказали упорным нежеланием назвать свое имя. Видимо, здорово вы нагрешили. Боитесь, да? Задержанный продолжал молчать, смотрел он то в окно напротив себя, то бросал быстрые взгляды на Дремина; иногда он поправлял сваливавшиеся на лоб курчавые волосы и пальцами потирал виски. Чувствовалось, что молчание давалось ему нелегко: сдержать себя, не отвечая на вопросы, трудно каждому человеку. И Дремин понимал это, он продолжал задавать короткие вопросы.
— Значит, документики, дорогой человек, запонадобились? Недурно, недурно. А каковы дружки-то у вас настырные: на милицию даже нападают, дабы вызволить такого орла. И как гадко, даже по-зверски поступают со своим же раненым собратом: добили и размозжили физиономию до неузнаваемости. Хотите на него посмотреть? Может, узнаете.
— Нет желания, — подал голос задержанный.
— Ну это вы зря: на работу своих дружков стоило бы поглядеть; чего доброго, они и до вас за этим же добираются. А может быть, лучше с вашей помощью изловить их побыстрее и для спасения вас же, а?
Иванов, прищурившись, посмотрел на Дремина, поднял высоко брови, усмехнулся.
— Я знаю, — продолжал Дремин, — что вы хотели бы сейчас мне сказать: «Нет, дорогой начальник, они меня не тронут — ведь я их товарищ да еще вон какой стойкий: молчу как рыба...» Так я говорю, а? Ну ничего, как вас там — Иван Иванович? — мы постараемся не дать вам возможности встретиться с дружками, уж это точно, поверьте мне.
Федор Куратов прибыл в райцентр ночью, а добирался он из Читы почти двое суток на «перекладных». Сильно устал и запылился в дороге. В первую очередь сходил на Чикой, умылся и привел себя в порядок, а потом уж направился к дому начальника милиции. Дремин не ожидал оперуполномоченного, так как из Читы ему не могли дозвониться и сообщить о том, что направили в помощь Куратова.
Дремина Федор видел мельком в Чите на совещании. Сейчас начальник милиции не узнал его и потребовал документы. Лишь потом по-свойски заговорил:
— Ну ты уж, Федор, извини, что не признал сразу-то, не обессудь. У меня тут сейчас надо быть осторожным: обложили нас какие-то бандюги. Вот и я навострился — стал с подозрением подходить ко всякому.
Он пригласил Федора в комнату, задернул шторы. Жене в другую комнату громко сказал:
— Ты, Марья, подымись-ка, согрей чайку — парня надо отпоить с дороги.
Жена молча и безропотно поднялась и вскоре загремела посудой в кухне. Отхлебывая горячий чай маленькими глотками и поминутно разглаживая рыжие усы, Дремин говорил:
— Думал, уж все, с кулачьем покончили, вроде и пакостить они перестали, тишина, и на тебе, появились опять, да какие настырные.
Федор не пивал чая из блюдца, поэтому наливал и пил неуклюже, то и дело расплескивал напиток на скатерть. Это вызывало в нем скованность, и отвечал он оттого односложно.
Дремин отставил блюдце в сторону и придвинулся к Федору.
— Ты понимаешь, брат, сдается мне, что гуся-то этого мы взяли не простого — чует мое сердце, что он им позарез нужен, вот и пробуют его освободить.