До 1948 года я был заместителем начальника уголовного розыска Иркутской области.
Потом вызвали в Москву и назначили старшим инспектором по особо важным делам уголовного розыска страны. Там я проработал двенадцать лет. За это время почти весь Советский Союз объехал. Где трудно, где ЧП — нас туда. Люди разные, ну и, естественно, всякий раз что-то новое видишь. Опыта у своих же сослуживцев набираешься. Так что мой иркутский оперативный багаж за годы работы в главке значительно увеличился.
— Как ты попал в Белоруссию?
— Очень просто. В шестидесятом, весной, вызвали в управление кадров министерства и приказали ехать в Минск, принимать республиканский уголовный розыск. Собрался и поехал. С неделю ездил по подразделениям и знакомился с людьми. Однажды утром прихожу на работу, дежурный докладывает, что в Гомельской области под городом Речица на Днепре прошедшей ночью убили милиционера и инспектора рыбнадзора. Они поехали на лодке патрулировать и не вернулись. Стали их искать. Обнаружили на острове мертвыми. Мне приказали выехать на место преступления и помочь местным работникам. К тому времени и опыт был большой, да и лет мне было уже немало, а все равно мучили сомнения. Ведь в Белоруссию только приехал, и сразу разведка боем моих возможностей. Каждый мой подчиненный наверняка хоть один раз да задал себе вопрос: какой он, этот новый начальник? Раскроет сам это преступление или нет? Ну, конечно, такая мыслишка и у начальства моего, наверное, мелькнула. Могли же они приказать ехать не мне самому, а кому-то из работников. Вот я и нервничал, пока до Речицы добирался.
В городском отделе милиции уже поджидал меня начальник уголовного розыска Гомельской области Павел Алексеевич Королев.
На Днепре, недалеко от города, есть остров, к нему прибило волной металлическую лодку-казанку, принадлежащую рыбнадзору. Первое, что бросилось в глаза, — поднятый из воды и поставленный на специальную защелку подвесной мотор, торчащие в уключинах весла и на средней банке-скамье, против весел, тело милиционера. Рыбинспектор на корме, возле мотора, на бак с бензином откинулся. Оружие у обоих цело. У милиционера — в кобуре под шинелью, а пистолет инспектора оказался на дне лодки с полным комплектом патронов и со взведенным курком. Мы сразу же решили, что преступление совершено где-то выше острова и лодку прибило к песчаной косе течением. При осмотре было установлено, что у обоих оказалось всего по одному совершенно одинаковому ранению. Крохотные ранки чуть больше спичечной головки повыше переносицы. Эксперты сразу же пришли к выводу, что это пулевые ранения из малокалиберной винтовки. Расположение ран навело на мысль, что стреляли с небольшого расстояния.
Бесспорно, патруль подготовился к встрече с браконьерами. Успели поднять мотор, чтобы в сетях не запутать винт. Милиционер сел на весла и кормой стал подгонять казанку к лодке браконьеров, которых, по всей вероятности, знал инспектор. Именно в таком положении милиционер оказался лицом к преступникам. Ни он, ни инспектор не ожидали сопротивления. Не ждали, что браконьеры начнут стрелять, поэтому не подготовились сами. По моему предположению, первым был убит милиционер. Он даже не расстегнул шинель, чтобы достать оружие. Инспектор увидел опасность и выхватил из кобуры пистолет, дослал патрон, но выстрелить не успел.
Чтобы посадить почти пуля в пулю в мишень, нужно быть очень метким стрелком. Ты же знаешь, что я родился на севере Иркутской области. У нас в Жигалове каждый пацан с детства охотник, а каждый охотник — сверхметкий стрелок. Там, почитай, любому ничего не стоит сбить рябчика в голову, на полтораста-двести метров свалить одной пулей две козы, выждав, когда они сойдутся. Короче говоря, в Сибири меткий выстрел никто не считал за диковину. Но мне подумалось, что тут, в Белоруссии, совсем иное дело. Тут меткий стрелок должен быть на виду. Пришла мысль, что этот стрелок должен выделяться не только меткостью, но и характером. Понял я, что могут подсказать люди, кто из местных жителей способен хладнокровно, без особой необходимости учинить такую расправу.
Что грозило браконьерам? Конфискация сетей, лодки и за злостное нарушение правил рыбной ловли два-три года лишения свободы. При таких обстоятельствах любой здравомыслящий человек не будет отстреливаться.
Там же, на острове, мы снарядили нескольких работников для осмотра берегов вверх по течению Днепра, а сам я вместе с Королевым и начальником уголовного розыска Речицы Иваном Ивановичем Морозовым отправился в село, раскинувшееся по берегу в двух километрах от города. Работники сельсовета, колхозный бригадир подсказали нам, что живет у них в селе некий Щербун, злой, пакостный, совсем никудышный человек, но очень меткий стрелок. В войну, когда пришли фашисты, стал Щербун помощником старосты. Напьется — и за винтовку, грачей влет стрелял, а уж кур деревенских, что фриц какой, половину перещелкал. После освобождения района от фашистов односельчане сами отвезли Щербуна в прокуратуру. Долго он отбывал наказание, затем вернулся в село. Больше не безобразничал. Вместе с сыном — то в лесу, то на реке.
Отправились мы к Щербуну. Жил он на краю села, у самого Днепра, так что огород его у берега заканчивался. Двор большой, ухоженный, амбар, коровник, свинарник, хата, шифером крытая. Зашли и сразу почувствовали, что в доме царит напряженная атмосфера. Щербун-старший — маленький, взъерошенный, юркий мужичонка, сын — копия отца, а хозяйка — полная, крупная, неразговорчивая. Пока мы были в доме, ни на один вопрос толком не ответила, все «не ведаю» да «не знаю». Ни рыбы, ни сетей, тем более оружия в доме не оказалось. Спрашиваем: «Есть лодка?» — «Есть». — «Где?» — «На берегу».
Вместе с обоими Щербунами отправились на берег. Старший показывает на воду, а из воды торчит только нос лодки, цепью к колу привязанный, а вся она под водой. Щербун объясняет, что лодку два дня назад отремонтировали и, чтобы не текла, решили хорошенько ее замочить. Делать нечего, все вместе подтащили ее к берегу и, наверное, с час возились, пока вычерпали воду. Но наши труды оправдались. На корме, в небольшом отсеке-ящике, в иле и песке нашли малокалиберный патрон. Старый, видно, давно там лежал. Но он уже более или менее материально подкреплял наши предположения.
Павел Александрович Королев остался в селе, чтобы выяснить кое-какие обстоятельства, а мы с Морозовым и обоими Щербунами отправились в Речицу и начали разговор. Оба Щербуна заявили, что рыбачить не выезжали, лодку как отремонтировали, так сразу и затопили. Послушал я сына. Человек он уже взрослый, в армии отслужил и недавно демобилизовался. Говорит он, а в глазах у него — страх жуткий. Папиросу берет, а спичка прыгает в руках, словно его озноб бьет. Присмотрелся к нему и вижу, что Щербун-младший просто одержим страхом — точно помешанный. И страх у него не обычный, какой бывает у многих, когда дело доходит до ответственности, а настоящий ужас от того, что совсем недавно произошло у него на глазах. На вопросы парень отвечал заученно: никуда не ездил, был дома, ничего не знает. Отец вел себя совсем иначе. Он ругался, грозил жаловаться, несколько раз заявлял, что не будет отвечать на вопросы. Я пригласил прокурора, но и с ним он себя вел так же. Мне показалось, что, будь у этого Щербуна оружие, он перестрелял бы всех. В это время вернулся из села Королев и вызвал меня из кабинета. Павел Алексеевич отыскал в селе людей, которые видели накануне лодку Щербуна на плаву. Более того, нашелся человек, который наблюдал, как вечером перед убийством Щербун и его сын отъехали на лодке от берега. И самое главное, в пустой силосной яме нашлось около центнера свежей, только что пойманной рыбы.