«Черт знает что! Все выглядит так, точно преступник нарочно старался облегчить работу следователя! Все улики: и ружье, и патроны с волчьей картечью, и даже следы пальцев на ружье — так и кричат: вот он я, убийца!»
Головко знал, что в пьяном дурмане человек может совершить любое преступление, не заботясь о последствиях. Но он обратил внимание на одно противоречие, не замеченное лейтенантом Захаровым. Если убийца в момент выстрела был в состоянии легкого опьянения, то он, очевидно, попытался бы как-то скрыть улики. А если он был мертвецки пьяным, то едва ли сумел бы попасть в голову Свиридову. Впрочем, возможны и случайности...
«Что за люди Свиридов и Остапенко? — думал майор Головко. — Они не были врагами. Ведь с врагами за водкой в магазин не ходят и не выпивают вместе. Может, случайная пьяная ссора?»
Многолетний опыт оперативной работы приучил майора Головко к тому, что при раскрытии любого преступления важны не чисто внешние обстоятельства, а глубокое проникновение в психологию преступника, знание мотивов его действий.
Майор набрал номер коммутатора лесхоза, попросил квартиру парторга.
— Здорово, Николай Николаевич! Майор Головко беспокоит... Ты, понятно, о несчастье слышал?
— Еще бы! Поселок до сих пор, как улей встревоженный, гудит...
— А людей этих знаешь — и убитого, и подозреваемого в убийстве?
— Знаю! Очень далее хорошо знаю! И прямо тебе скажу: дров наломал твой Шерлок Холмс — не мог Остапенко совершить убийство! Тем более никогда бы он не убил своего друга Свиридова!
— Почему ты так уверен?
Слышно было, как парторг хмыкнул в трубку.
— А потому, что люди эти еще с войны дружат. Оба в Белоруссии партизанили. И у того, и у другого семьи были фашистами уничтожены, Заживо сожжены. Потом Остапенко Свиридова от смерти спас, из фашистского застенка вызволил. И в один лесхоз их эта давняя дружба привела.
— Улики против Остапенко веские.
— Улики, улики! — Голос парторга так загрохотал в трубке, что майор отодвинул ее от уха. — Что мне твои улики, когда я человека знаю и твердо могу сказать: не убивал он.
— Сильно пьян он был, Николай Николаевич, — мягко возразил Головко.
— Знаю! Грешили этим делом и покойник и Остапенко. Сначала, когда узнали о гибели своих семей, с горя пили... Потом — просто так. Только Остапенко не то что в трезвом, но и в пьяном состоянии — добряк из добряков... Нет, товарищ майор! Займись-ка ты этим делом сам. Пока твой Шерлок Холмс хорошего человека даром не угробил.
— Ладно, Николай Николаевич! Займусь! — пообещал майор Головко и повесил трубку.
Прежде чем уйти домой, он спустился в камеру, где находился Остапенко. На деревянных нарах, раскинув могучие руки, спал широкоплечий седой человек. Лицо лесника то и дело меняло свое выражение. Вот мучительно сдвинулись густые седоватые брови, глубокие складки прорезались по сторонам закушенных губ. Затем, словно под чьей-то ласковой рукой, разгладились морщины, улыбка тронула губы, и суровое лицо спящего стало очень добрым.
Лейтенант Захаров вошел в дежурную комнату мрачный и расстроенный.
— Дайте закурить, Семен Петрович! — попросил он у сержанта Нагнибеды.
Лейтенант жил на квартире у Нагнибеды и очень уважал своего хозяина и его жену, которая звала Захарова просто «сынком».
— Что случилось, Владимир Сергеевич? — удивился сержант и протянул Захарову кожаный кисет с едким табаком-самосадом, который выращивал на своем огороде.
— Не угодил я нашему начальнику. Я старался, можно сказать, сразу раскрутил это дело об убийстве, а товарищ майор недоволен. Не понравилось ему, что веселый я...
— Так-то оно так, Владимир Сергеевич, — прошелся по дежурке сержант. — Но и радоваться ведь нечего, если человек погиб...
— Все улики против Остапенко, а майор вроде и не верит...
— Улики? — переспросил сержант. — Улики, Владимир Сергеевич, безлики. Случается, улики виновным человека делают, а он — безвинен.
Рано утром майор Головко выехал в поселок лесхоза. Сразу же за околицей «газик» свернул на проселочную дорогу и запрыгал по ухабам. Дорога вилась по лесу, то взбегая на взгорье, то спускаясь в ущелья, где на мокрых кустах еще висели клочья ночного тумана.
Майор размышлял над судьбой Петра Остапенко.
С одной стороны, его виновность как будто доказана. А если Остапенко невиновен? Ведь не зря же парторг лесхоза утверждает: «Такой человек не мог стать убийцей». Тогда должен быть третий, еще неизвестный. Третий, который совершил убийство и тонко, расчетливо подтасовал улики...
Кто он, этот третий? Существует ли? Ради чего пошел на тяжкое преступление?
Поселок лесхоза состоял из нескольких зданий барачного типа, новой одноэтажной школы и десятка-другого турлучных хат, растянувшихся по берегу быстрой горной речонки. У брода через речку, возле омута, сидел с удочкой рыжий мальчишка с облупившимся от солнца носом. Майор подозвал его.
Тот сунул удочку в кусты орешника и подбежал к машине. Его глаза вспыхнули неудержимым любопытством, когда он увидел майорские погоны.
— Вам что, хаты деда Петра и деда Ивана показать? — сразу же догадался мальчишка.
— Ну, брат, точно отгадал! — рассмеялся майор Головко. — Садись в машину! Как же тебя звать?
— Тимофей Забирко. — Мальчишка шмыгнул носом и решительно сказал: — Дяденька майор, так и знайте, дед Петро не убивал деда Ивана!
— Почему ты так думаешь?
— Так ведь они дружки были, как мы с Костей Яблоковым! И потом дед Петро такой добрый, всяких больных зверей выхаживал... И сейчас у него Лидочка жила. Только не знаю, куда она девалась...
— Какая Лидочка?
— Козочка маленькая. Ее мать браконьеры месяц назад застрелили. Дед Петро их в район доставил, а козочку к себе взял. Из соски молоком выпаивал. Ну, вот и приехали...
Машина остановилась в нешироком проулке между двух очень похожих домиков.
Дома своими небольшими окнами смотрели друг на друга. Оба были огорожены штакетными изгородями, за которыми буйно разросся бурьян вперемежку с крупными садовыми ромашками и душистым табаком. От калиток до дверей домов шли зеленые коридоры из вьющегося винограда. В левом домике одно окно было снаружи заколочено листом фанеры.
Головко открыл калитку в правый палисадник.
— Можно я с вами пойду? — робко попросил мальчик.
— Нет, Тимофей, нельзя! Останься пока у калитки, можешь понадобиться!
В ожидании понятых он стоял у дверей комнаты. Пахло смесью алкоголя, меда, невыветрившихся пороховых газов. В простенке, на ничем не покрытом столе валялись куски недоеденного хлеба и колбасы, стояли бутылки и два стакана. Слева от входа была неприбранная кровать с полуспущенным на пол одеялом, справа — кухонный шкафчик и старенький шифоньер. Над шкафчиком висела полка с книгами.
Даже отсюда был виден след на столе от третьего стакана.
Он удовлетворенно покачал головой и полез за сигаретами. Неясный шорох, донесшийся откуда-то снизу, насторожил его. Майор протянул руку к кобуре и сразу отдернул ее: из-под кровати показалась изящная, словно выточенная из красного дерева, головка козочки с большими печальными глазами. Это была Лидка.
Козочка вылезла и, постукивая копытцами, подошла к человеку, ткнулась теплым носом в его руки и жалобно заблеяла.
— Ты голодна, бедная! — догадался майор. — Ну, сейчас что-нибудь придумаем!
Головко взял козочку на руки и вышел из хаты.
— Тимофей Забирко! — позвал он мальчишку. — Иди сюда, есть для тебя важное задание. Даже два. Прежде всего позови двух взрослых, мне нужны свидетели. А потом Лидку вот надо покормить. Молока найдешь?
— Ясно, найду!
— Так вот, выхаживай козленка, пока дед Петро не вернется!
Синие глаза мальчика вспыхнули радостью.
— А он вернется?
— Думаю, что вернется. Ну, дуй, выполняй команду, Тимофей Забирко!
Когда явились понятые — чубатый поджарый парень с комсомольским значком и сутулая немолодая учительница, Головко составил дополнительный протокол осмотра места происшествия, в котором отметил наличие третьего следа от стакана.