В один прекрасный день человек поднимается и уходит. То, что оставляет он позади себя, остается позади и глядит ему в спину. Зимой 1965 года Ионатан Лифшиц задумал оставить свою жену и кибуц, в котором родился и вырос. Он твердо решил уйти и начать новую жизнь.
Всегда: в детстве, в юности, в дни своей армейской службы — он был окружен тесным кольцом мужчин и женщин, непрестанно вторгавшихся в его жизнь. И все явственнее ощущал Ионатан, что эти мужчины и женщины заслоняют от него нечто важное и ему не следует дальше идти на уступки. Они довольно часто рассуждали о «положительном развитии» и об «отрицательных явлениях», он же почти утратил способность понимать смысл этих слов. Порою, на исходе дня, стоя в одиночестве у окна и наблюдая за полетом птиц в сумерках, он спокойно принимал мысль, что все эти птицы в конце концов умрут. Когда по радио диктор говорил о том, что появились некие «признаки, внушающие тревогу», он, случалось, шептал про себя: какая разница? А если доводилось ему после обеда бродить на окраине кибуца, возле сгоревших кипарисов, и кто-нибудь из кибуцников, столкнувшись с ним, интересовался, что он тут делает, Ионатан обычно отвечал с неохотой: «Да так, вышел немного побродить». И тут же спрашивал самого себя: что ты здесь делаешь? Отличный парень, говорили о нем, вот только слишком замкнут, очень уж чувствительная у него душа.
И вот теперь, в свои двадцать шесть лет, этот сдержанный, задумчивый парень почувствовал, что в нем просыпается желание наконец-то остаться одному, совсем одному, и попытаться осознать, что же происходит на самом деле. Ибо временами он остро ощущал, что жизнь его проходит в замкнутой комнате, наполненной разговорами и дымом, в комнате, где постоянно ведется какой-то утомительный, очень шумный спор на некую странную тему. Он не улавливает, о чем идет речь, и хочется ему не вмешаться в спор, а встать, выйти и отправиться туда, где его, возможно, ждут, но не станут ждать до бесконечности, и если он опоздает, то опоздает. Что это за место, Ионатан Лифшиц не знал, но чувствовал, что медлить нельзя.
Биня Троцкий, которого Ионатан никогда не видел, даже на фотографии, юный теоретик, восторженный студент из города Харькова, решивший, что его предназначение — стать рабочим каменоломни в Верхней Галилее, и бежавший из страны в 1939-м, за шесть недель до рождения Ионатана, этот Биня Троцкий какое-то время провел в нашем кибуце. Вопреки своим принципам он влюбился в Хаву, мать Ионатана. Влюбился на русский манер со слезами, клятвами, лихорадочными исповедями. Влюбился слишком поздно: она уже ждала ребенка от Иолека, отца Ионатана, и даже перешла жить к нему, в его комнатку в крайнем бараке. Весь этот скандал разразился в конце зимы 1939-го и закончился хуже некуда: после всевозможных сложностей, писем, обещаний покончить с собой, истеричных воплей на сеновале по ночам, объяснений и выяснений, после попыток кибуцных органов самоуправления утихомирить страсти и найти какой-либо приемлемый выход, после душевных травм и сугубо частного врачебного вмешательства наступил черед Троцкого нести ночное дежурство по охране кибуца. И получил он в собственные руки старый «парабеллум». Всю ночь провел он на дежурстве, а под утро, видимо дойдя до последней грани отчаяния, притаился в засаде, подстерегая Хаву возле прачечной, и, внезапно выскочив из кустов, в упор выстрелил в свою беременную возлюбленную. С пронзительным воем раненого пса он развернулся и ринулся прочь, ничего не видя перед собой, добежал до коровника и дважды выстрелил в Иолека, отца Ионатана, который заканчивал ночную дойку. И еще выстрелил он в нашего единственного быка, носившего кличку Стаханов. Когда же наконец ошеломленные неожиданными выстрелами обитатели кибуца бросились к месту происшествия, несчастный метнулся за навозную кучу и попытался направить последнюю пулю себе в лоб.
Ни один из этих выстрелов в цель не попал, ни одна капля крови не была пролита, тем не менее влюбленный бежал из кибуца и из страны и в конце концов — после всяких сложных перипетий — превратился в короля гостиничного бизнеса в Майами, на западном побережье Америки. Однажды прислал он солидное пожертвование — на создание в кибуце «музыкальной гостиной», а еще пришло от него письмо, в котором на довольно несуразном иврите он то ли грозился, то ли домогался, а может, просто вызывался быть настоящим отцом Ионатана Лифшица.
Подростком нашел Ионатан на книжной полке в доме родителей пожелтевший листок, спрятанный между страницами старой книги — романа израильского писателя Исраэля Зархи «Гора Скопус». На листке были стихи о любви, написанные в библейском стиле и принадлежащие, по-видимому, перу Биньямина Троцкого, который именовал себя Элазаром из города Мареша, а свою возлюбленную — Азувой, дочерью Шилхи. Стихотворение называлось «Но сердца их не были готовы…». А в конце страницы карандашом были добавлены несколько слов — иным почерком, округлым и спокойным, но Ионатан ничего не смог разобрать, потому что написаны они были кириллицей. Все годы родители обходили полным молчанием историю любви и бегства Биньямина Т. Лишь однажды, во время крупной ссоры, Иолек произнес по-польски: «Твой комедиант», и Хава ответила свистящим шепотом: «Ты збую. Ты мордерцу» (Ты преступник. Ты убийца).