— Что?
Разъярённо проведя рукой по волосам, Эрик заикается, перед тем как непосредственно начинает говорить:
— Я-я был слишком напуган, чтобы сказать тебе, чувак. Знал, что ты всё равно не поймёшь этого, не поймёшь, что было между нами. Она хотела всем рассказать, а я был не готов. Мы… мы поссорились той ночью, — он зажмуривается. — Она оставила мою проклятую кровать, чтобы умереть в своей.
— Замолчи! — кричу я. — Заткнись!
— Это правда! — орёт он ещё громче, чем я.
— Ты врёшь! Она бы рассказала мне. Я бы знал. Я бы знал, если бы мой лучший друг трахал мою сестру.
— Это было нечто большее.
— Заткнись нахрен!
Очевидно признав поражение, Эрик вновь просит прощения.
— Прости нас. Нас обоих.
Его шаги затихают, когда он приближается к двери и отдаляется от меня. Я должен отпустить его и забыть, что он был частью моей жизни. Но чтоб меня… он мой лучший друг, и он был с моей сестрой. Она была беременна. Они лгали мне.
— Ты любил её?
Он останавливается, но не поворачивается.
— Любил. Очень сильно. И до сих пор люблю.
— На каком сроке она была?
— Восемь недель.
— Она была рада этому?
— Да, чувак, — он оборачивается и нерешительно подходит ближе. — Она уже выбрала имена.
— В самом деле? — я тру свои глаза ладонями. — Какие?
— Если бы был мальчик, она хотела, чтобы был Эрик Смит. А если бы девочка, то Либерти Смит.
Я смеюсь, но это больше похоже на истерический смех.
— Это ужасное имя.
— Знаю. Но ей оно нравилось.
Время — забавная штука. Кажется, что в данный момент оно стоит на месте… застывшее и мрачное. Но, так или иначе, оно мерцает, показывая мне вспышки света, такие яркие, что я ослеплён. Моя сестра была беременна. Она и мой лучший друг были... вместе. Я ломаю себе голову, пытаясь вспомнить, говорила ли она мне что-либо в последний раз, когда мы разговаривали. Это было так давно. Я работал в Чикаго и отсутствовал дома несколько месяцев. Мы разговаривали по телефону, но по её голосу не было похоже, что что-то не так.
Я знал, что она с кем-то встречается, но моя сестра никогда не приводила парней домой. Отец и я, как правило, прогоняли их, потому что никто не был достаточно хорош для неё. София была самой доброй и прекрасной душой, которую я когда-либо знал. Она любила животных и была волонтёром в доме престарелых. Её жизнь была невероятно коротка, и я постоянно страдаю от чувства вины за то, что выжил… несмотря на то, что меня вообще не было там, когда это случилось. Когда я испытывал счастье, её не было, и поэтому я этого не заслуживал и не заслуживаю. Я закрылся от вкушения радости.
— Мне нравится имя, — Мелли соединяет свою руку с моей. — Оно необычное, и мне кажется милым тот факт, что она хотела использовать твоё имя.
Эрик смеётся, а я обнимаю мою девушку, ту, которая, в конце концов, позволила мне стать счастливым вновь. Воспоминание или осознание возрастает, и всё встаёт на свои места, наконец, обретая смысл.
— Я думал, что простудился.
Помню, как пару раз меня рвало утром, я позвонил на работу и сказал, что болен. Мне позвонила София, и прежде чем я предоставил ей возможность выговориться, я скулил, думая, что умру. Она назвала меня большим ребёнком и сказала перезвонить и поговорить с ней в другой раз. Я не разговаривал с ней и не видел её до тех пор, пока три недели спустя не опознавал её тело. Эта вина будет вечно съедать меня… я никогда не перезванивал ей.
— Всякий раз, когда один из нас болел, другой тоже заболевал. Странности подобного рода случались. Думаю, это нормально для близнецов.
— Она была твоим близнецом?
Я смотрю вниз на удивлённое лицо Мелли.
— Да.
— У меня есть её фотография.
Эрик нерешительно подходит ближе, и Мелли отходит от меня, делая шаг ему навстречу.
Он достаёт бумажник, вытаскивает фотографию и передаёт ей.
— Ого, — она смотрит на меня и улыбается. — Она, типа, хорошенькая версия тебя.
Не могу поверить, что смеюсь в этот момент. Видишь? Счастлив.
— Мы слышали это много раз, пока росли.
— Помнишь, как однажды на Хэллоуин вы переоделись друг в друга? — спрашивает Эрик.
— Ага, — я тру синяк на обратной стороне плеча. — Я был так зол, что люди реально думали, будто я — это она.
— Они так сделали? — смеётся Мелли. — Сейчас мне бы хотелось увидеть это фото.
— У меня есть одно. Вообще-то, целый альбом, — я вхожу в гостиную и поднимаю верхнюю часть журнального столика
— Не знала, что он открывается.
Мелли садится на диван, а я достаю фотоальбом из тайника, затем сажусь рядом с ней.
Эрик держится в стороне, и я киваю на пустое место рядом со мной. Он колеблется.
— Не вынуждай причинять тебе боль снова.
Он закатывает глаза и садится, но держится подальше от меня. Мы оба знаем, что он позволил мне надрать ему задницу. Я определённо могу держать себя в руках, но он обладает природным талантом причинять кому-либо боль. Я переворачиваю первую страницу и съёживаюсь от наших детских фотографий, потому что, конечно же, мой маленький пенис висит.
— Оу.
Мелли наклоняется ближе, и я перелистываю страницы. Показывая ей эти фотографии, даёт мне, пожалуй, большее принятие, которое я испытывал с тех пор после их смерти. Разделив эту часть моей жизни с кем-то, кого я люблю так же сильно, если не больше, чем я любил свою семью, освобождает. Эрик смеётся и добавляет кое-что к тому, что я говорю об одной фотографии. Когда дохожу до фотки Хэллоуина, мы все смеёмся над ней.
— Эрик, это ты? — Мелли указывает на маленького мальчика, стоящего рядом с Софией.
— Ага, — он смеётся. — Это была идея Софии.
— Вообще-то это было потрясающе.
София сказала ему одеться как мой отец. Поэтому на нём была футболка с логотипом «Портер и сын», парик с проседью, пояс для инструментов, и моя мама нарисовала усы на его лице. Я подшучивал и называл его «папочкой» всю ночь.
Когда я продолжаю перелистывать страницы, то замечаю, что часто Эрик стоит рядом с Софией или смотрит на неё почти на всех фотографиях. Он и я были, нет, мы и есть лучшие друзья… и всё же он уделял всё внимание ей. Никогда не замечал этого раньше. Как я мог такое пропустить?
— Когда вы, ребята, начали, эм… встречаться?
— Мы встречались с тех пор, как нам исполнилось шестнадцать лет.
— Придурок, — я слегка подталкиваю его локтём. — Вы, ребята, должны были рассказать мне.
— Она хотела этого. Это то, мм… это то, из-за чего мы поссорились. Я знал, что она могла бы найти кого-то получше меня, и я просто… дерьмо, — он вытирает лицо своим плечом. — Я, бл*дь, так сильно скучаю по ней.
Это занимает всего секунду, первичное проявление страдания, чтобы я осознал, где он находился по жизни и как попал сюда. И всё становится на свои места.
— Я тоже, брат, — я кладу руку ему на плечо. — Я тоже.
* * *
Когда обнимаю Мелли и жду, пока она уснёт, я пытаюсь отключить свой мозг. Но сотня вопросов и тысячи потенциальных воспоминаний не перестают воспроизводиться на повторе. Например, как тогда, когда на компакт-диске возникала царапина. Песня проигрывалась туда-сюда. Повторяясь, заедая, дразня. Впрочем, что особенно важно, больше всего на свете я беспокоюсь о Мелли.
— Ты точно в порядке?
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает она.
— Он был… он держал тебя в своих объятиях.
— Да, я в порядке. Это было просто объятие. Он рассказывал мне о ней и… Смит, боже мой, я никогда не видела, чтобы взрослый мужчина так мучился. Он рыдал на полу, и я была той, кто обняла его первой. Я не могла просто смотреть, как он расклеивается. Клянусь, это пустяк, и я в полном порядке.
Когда я вздыхаю с облегчением, её волосы колышутся.
— Окей. Но, пожалуйста, скажи мне… обещай, что скажешь, если тебе станет некомфортно или что-то ещё.
— Скажу. Обещаю.
— Спасибо, — я обнимаю её крепче и глубже погружаюсь в матрас.