— Директор музея махнул рукой и схватился за голову. — Господи, за что? И как?
Вы представляете, даже камеры наблюдения ничего не успели зафиксировать! На одном кадре Тетриоли, а уже на следующем — Экристид. Это какое-то безумие!
— Тем не менее, необходимо срочно снять эти… — Залевски на мгновение споткнулся на слове, — …полотна с экспозиции.
— И Джоконду тоже? — всхлипнул Бизо.
— А что с Джокондой? — вытаращился Залевски.
— Их двенадцать! — глупо хихикнул директор. — Не одна, не две, а целых двенадцать!!! А вот в зале Данэ недостача! Ровно на одинадцать полотен! — Бизо вдруг захрипел и упал на колени.
— Врача! Позовите кто-нибудь врача! — во всю мочь закричал профессор.
Его крик многоголосым эхом пронёсся по тихим залам Лувра. По тем самым залам, где столетиями хранились раритеты, некоторые из которых, таковыми уже не являлись…
Утром, так и не дождавшись от мужа сколь-нибудь вразумительного объяснения его странного поведения, пани Залевски хлопнула дверью и отправилась по магазинам. В последний момент профессор услышал, как она отчитывает сына:
— Что значит — "Потерял!"? Где? Ты знаешь, сколько стоил этот набор? Сто шестьдесят франков! Я себе во всём отказываю — только бы у тебя была возможность учиться, а ты теряешь такие дорогие вещи! Нет будешь! Не смей спорить! Я сказала — не смей! Маме лучше знать! Это настоящая профессия — не то что у твоего отца!
Посмотри на дядю Юрека: всего два года как он окончил университет, а уже купил собственный дом! Не плачь! Мама тебя любит! Мама купит Яцеку новый набор и умный
Яцек выиграет школьную олимпиаду! Правда? Порадуешь мамочку? Ух ты, моя лапочка!
Держи десять франков и жди меня в игровом центре, я скоро приду.
Голоса удалились. Залевски перевернулся на другой бок и тупо уставился в противоположную стену. Он пытался думать о многих вещах, но у него ничего не получалось. В голове царил вакуум. Пустота! Ничто! Жизнь потеряла всякий смысл, и горше всего было осознавать, что весь этот смысл заключался в неповторимости четырёх полотен великого Экристида. Он знал их до мельчайших подробностей, до каждой царапинки, каждой трещинки. И вот оказалось, что всё это не более чем пшик. Оказывается, Экристида можно копировать! Экристида!!! Словно это не полотно величайшего художника, а помятая купюра, пропущенная через обычный ксерокс.
За спиной кто-то осторожно кашлянул. Залевски повернулся.
— Простите, я стучал, но вы не ответили, а времени очень мало, — извинился гость и без приглашения уселся в кресло.
— А, Лакруа… Опять вы, — равнодушно пробормотал профессор. — Ну что там новенького? Сколько шедевров мы еще потеряли?
— Потеряли? — француз вскочил на ноги. — В смысле, они уничтожены? Но этого не может быть! Этого просто не должно было произойти!
— Да, — согласился Залевски, — это не должно было произойти, но это произошло!
Оценив искренний ужас полицейского, профессор сразу и бесповоротно простил ему все неприятные эмоции, которые тот заставил его испытать прошлой ночью.
— У меня где-то был коньяк. — Профессор тяжело поднялся с кровати и подошёл к бару. — Помянем Экристида? — спросил он, передавая капитану бокал. — Как там говорилось? Плодитесь и размножайтесь?
— Размножайтесь! — с облегчением выдохнул Лакруа. — Так они просто размножились? Ну, слава богу! А я то подумал, что произошло непоправимое!
Залевски отшвырнул бокал и схватил француза за грудки.
— Идиот! Что вы в этом понимаете! Они уничтожены! Экристид должен быть один!
Не два, не три, а один! Это книгу можно издать стотысячным тиражом и ничего не случится, а картина — это раритет! Можете вы это осознать своей тупой башкой?
Лакруа без особых усилий освободился от захвата и мягко произнёс:
— Успокойтесь, профессор! Уверяю вас — всё поправимо. Я пришёл сюда именно для того, чтобы всё исправить. Ну, и ещё, чтобы извиниться.
— Я вас прощаю, — прорычал Залевски. — А теперь убирайтесь вон! — Он развернулся, указывая на дверь, и вдруг замер. — Как вы сказали? Всё можно исправить?
Француз мягко улыбнулся:
— Выслушайте меня, месье Залевски, прошу вас! Только предупреждаю, мой рассказ может вас шокировать.
— Поверьте, после того, что случилось, это невозможно! — горько усмехнулся
Залевски.
— И всё же, постарайтесь выслушать меня спокойно, — предупредил Лакруа, после чего шумно вздохнул. — Прежде всего, хочу сказать, что в некотором роде, я — ваш коллега. Да-да, не удивляйтесь! Я, как и вы — искусствовед, но только вы изучаете искусство одного мира, а я сотен и даже тысяч! Вы меня понимаете?
Профессор издал что-то похожее на хрюканье, подошёл к бару, налил себе полный бокал и залпом выпил.
— Я всегда подозревал, что некоторые полицейские свалились откуда-то с Марса или с Юпитера! Среди французов, я полагаю, вас не так много, а вот в Варшаве, не иначе, вся полиция поголовно состоит из пришельцев!
— Профессор, я не шучу! Вспомните, что произошло в музее! Я и в самом деле не из этого мира. Мой внешний облик — всего лишь скафандр или маска, если хотите, которую я на время одолжил у настоящего Лакруа.
— Вы его убили и съели?
— Что вы, — побледнел гость, — наша этика запрещает причинять вред разумным существам! Уверяю вас, Мишель Лакруа жив и здоров и в данный момент гуляет по городу с вашей женой!
Профессор молча налил себе ещё один бокал.
— Я что-то не то сказал? — заволновался Лакруа.
— Напротив, я уже начинаю верить в ваш высший разум, — кисло произнёс
Залевски и поспешил сменить тему. — Так что там по поводу искусства других миров?
— Моя работа состоит в том, чтобы собирать образцы инопланетного искусства и затем изучать их.
— Воруете! — философски заключил профессор.
— Нет, как можно! Я же говорил, наша этика…
— Тогда как?
Лакруа виновато поник.
— Делаем копию. Абсолютную копию, понимаете? На молекулярном уровне! Есть такой прибор, для вас проще называть его дубликатором. Оригинал остаётся в том мире, где был создан, а в нашем появляется его абсолютная копия.
— Так какого же черта, вы наводнили Лувр Джокондами?! — взорвался профессор.
Лжефранцуз съёжился.
— У вас есть ребёнок, — тихо произнёс он, — и только это позволяет мне надеяться на ваше понимание. Дело в том, что я тоже отец, но у меня их сто восемнадцать. — Он развёл руками. — За всеми так сложно уследить!
— Сколько?!
— О, по нашим меркам, это не так уж и много. Просто, скорее всего, я плохой родитель, — тоскливо произнёс гость и смахнул слезу.
— Не корите себя, — невольно смягчился Залевски, — мне и с одним-то порой не справиться, а тут целая сотня!
— Не сотня, а сто восемнадцать, — уточнил Лакруа, сморкаясь в платок. — Я не хвастаюсь, просто, именно непоседливость моего младшенького стала причиной всех этих недоразумений. Видите ли, ваш мир и похожие на него, объявлены карантинной зоной, и доступ сюда запрещён.
— Карантин? По-вашему, мы — зараза? — патриотично оскорбился Залевски.
— О нет, вы меня не так поняли. Карантин объявлен по причине практически полной несовместимости наших сред обитания. Опасность катаклизмов и всё такое прочее. Простите, но это не в моей компетенции. Скажу лишь, что любой материальный предмет из карантинной зоны может доставить только спецгруппа, но даже в этом случае он должен пройти тщательное изучение.
— А в обратную сторону? — насторожился профессор.
— Я думаю, тоже нежелательно, — признал Лакруа. — Но запретный плод сладок, особенно для детей, вот мой младшенький и не удержался… — Он вздохнул. — Пока ничего страшного не произошло. Сто восемнадцатый притащил сюда дубликатор, а эта вещь практически безопасна!