Она наклонилась, чтобы лучше разглядеть светящееся брюшко маленького жучка. Но огонёк вдруг стал тускнеть и скоро совсем угас. Смеляков бережно посадил насекомое обратно на ветку. Валя подняла свои сияющие глаза, их взгляды встретились, и Ярослав вдруг решился крепко обнять её и поцеловать.
Последнюю ночь августа они впервые провели у неё в комнатке. Она любила горячо и как-то даже торопливо, а он был просто без памяти от нахлынувшего вдруг счастья. Потом Ярослав часто оставался у Вали и всякий раз находил в ней новые привлекательные черты. Но всё-таки сохранялась между ними какая-то психологическая грань, которую они не могли перейти.
Валя ничего не требовала от Ярослава, не намекала на загс, но до конца перед ним не открывалась. То она казалась беспечно весёлой, искромётной, порывистой, а то мелькала в её глазах глубоко затаённая печаль. Может быть, Валентина корила себя за то, что так скоро изменила покойному мужу. А Смеляков любил безоглядно, не думал о том, что может с ним случиться в ближайшем будущем, больше волнуясь о любимой. За дарованную судьбой красоту чувств, за это хрупкое счастье он даже готов был простить своих врагов, упёкших его за решётку. Мерцающие вечерами светлячки словно освящали их любовь особенным романтическим светом. И Ярослав сочинил о них стихи:
Причины для волнения за Валентину были. И самые серьёзные. Сначала арестовали инженера Глебова. Сгустились тучи над Смелянским, с которым Макарова несколько лет работала. В сентябре он вернулся с районного собрания без партбилета: исключили «за потерю бдительности». С должности управляющего Ефима Павловича тут же сняли и вместо него назначили чекиста Осипова, ничем особенным не выделявшегося. Сме-лянский переехал с семьёй в свою московскую квартиру, был на приёме у Ежова, хлопотал о восстановлении в партии, за него просили друзья, но всё оказалось тщетно.
Начались аресты среди работников фибролитового завода. За решёткой с обвинениями по расстрельным статьям оказались директор Малахов, начальник отдела Сафронов, механик Разумов-Сергеев. Добрались и до завода «Спартак», где трудилась Валя. Чёрный воронок увёз помощника директора Маслова, калькуляторщика Емельянова, снабженца Эгле… Поводом для репрессий могла послужить любая производственная неурядица, объявленная вредительской: поломка станков, очереди на проходной, якобы недостаточная рентабельность фибролита.
Однако жизнь в коммуне продолжалась: и культурная, и спортивная, и трудовая. В преддверии двадцатилетия Октябрьской революции на предприятиях развернулось социалистическое соревнование. Сентябрьским днём в редакцию в обеденный перерыв зашёл Лёнька Пушковский. Он недавно стал по-новому затачивать резец и теперь давал в день больше трёх норм, тогда как другие и одну-то едва вырабатывали. Лёнька принёс заметку с вызовом на соревнование всех комсомольцев коммуны. Ярослав тут же взял материал в текущий номер и решил написать о Пушковском статью, вспомнив о своём обещании полугодичной давности. Придя на музыкальную фабрику, он убедился, насколько чётко, быстро и качественно работает на станке юноша. Ни одного лишнего движения, всё продумано до мелочей, никаких перекуров и отвлечений на разговоры. Статью «Стахановец Леонид Пушковский» Ярослав подписал своим обычным псевдонимом Старик и поместил в следующем номере в большой полосе «Учитесь у лучших». Лёнька проснулся местной знаменитостью.
Несмотря на громкие успехи коммуны, репрессии усиливались. Незадолго до Нового года – 9 декабря – в числе других работников коммун арестовали Ефима Павловича Смелянского. Страшным обвинениям против него никто из коммунаров не верил, надеялись, всё вот-вот выяснится, их воспитателя отпустят и восстановят в партии. Но вместо этого Смелянского и почти всех ранее попавших в застенки НКВД по приговору «троек» расстреляли. В феврале приехал чёрный воронок и за Александрой Даниловной Смелянской, которую осудили как жену врага народа на 10 лет без права переписки. Её детей Ингу и Юру забрали в детдом, и только крошка Леночка осталась в коммуне с бабушкой.