Город лежал, будто обрамленный протяженным, тяжелым кошмаром. Темные деревья нависли над низкими, крошечными домами. Там сейчас спали люди, но то был не их сон, сны наваливались на них: дурманящие и страшные, скучные и возбуждающие... Я боялся лечь спать. Бытие, всякое, опять представлялось мне безнадежным и тщетным. Беспричинное беспокойство вновь пробовало на мне свои пыточные методы. Оно меня подхлестывало, заставляя обследовать все закоулки корабля.
Если бы я только знал, почему мне так страшно... Существует столько людей - начал я наконец прислушиваться к окружающему изнутри моей муки, - и у них миллионы разных желаний, каждый хочет чего-то своего, и из-за всех этих желаний они ссорятся... а ведь речь идет о дешевой мишуре. Я мысленно вернулся к кошмару, который навис над спящими. У них больше не было жизни, не было их собственной жизни, была - чужая, неистинная, по сути не подходящая им. Она делала их неудовлетворенными и мелочными, или героически-сильными, или счастливыми, но недобрыми - она делала из них что-то, и они воображали, что в самом деле такие, но такими они не были.
Так вот: они организовали весь мир в соответствии с этими неистинными представлениями. Они избрали королей, чтобы те царствовали над такой ложью; они создали законы, чтобы защитить себя от правды, ибо догадывались в глубине души, что, если им возвестят правду, придется ее признать - а этого они не хотели.
Единственный же, кто еще мог прийти, чтобы разбудить их, висел на кресте - вечно умирая, испытывая ужасные муки. Я начал молиться, обуреваемый внезапно накатившей на меня беспомощностью. А что если бы сейчас я пришел к людям и стал возвещать им правду?! Я увидел, как Бог предостерегающе качнул головой, и понял: Он хочет сказать, что тогда и меня прибили бы к кресту.
Но если бы я не мог иначе, кроме как говорить правду, которую имею в виду; если бы я скорей согласился умереть, чем вести эту жизнь без содержания, без памяти, без надежды?!
Тут мне подумалось, что правду вообще нельзя высказать, потому что все слова уже сами по себе лживы.
И все-таки я не мог заглушить в себе ощущение, что когда-то, в молитвенном опьянении, я уже возвещал правду - только теперь больше не могу измерить ее глубину, ибо держусь за слова.
Я пришел к осознанию того, что мы плывем; я вспомнил, что прежде лежал в склепе, и мысль, что я уже умер, невыразимо помогла, утешила... Хотя наверняка все было по-другому, чем подсказывала моя память.
Что земля исчезла, я воспринял как доброе прикосновение, как ласковую руку, опустившуюся мне на глаза. Было ясно: далеко позади остались те люди, из-за которых я тревожился, считая их обреченными - потому что они вновь и вновь, каждый день, каждый час, каждое мгновение истязали Бога.
Потом я вдруг заметил, что корабельный юнга, с которым я разговаривал утром, сидит недалеко от меня, между бухтами каната. Он, похоже, спал - глаза его были закрыты. Я хотел тихонько удалиться, не мешать ему, но, когда уже собрался уйти, он произнес:
- Добрый вечер.
Я ответил и остановился, чтобы посмотреть на него.
Тогда он продолжил:
- Не великолепно ли, что мы наконец вырвались из этого тесного города?
Я воспринял его слова как эхо собственных мыслей и смущенно подтвердил:
-Да.
- Не понимаю, как люди могут жить там - год, два года и всю свою жизнь.
- Я тоже, - сказал я. Впрочем, я себя чувствовал дураком, потому что счел своим долгом ответить, чтобы как-то расчленить его речь. Хотя знал, что он будет говорить, даже если я промолчу.
- Их дома столь уродливы, отличаются столь злокозненным уродством...
- Там есть несколько старинных башен и парочка церквей... -возразил я.
- Да, они могли бы оказывать благотворное воздействие; но все это старые постройки - и люди полагают, что они красивы именно потому, что стары. Люди ничего не смыслят во внутренней красоте. А ведь эти церкви подобны жемчужинам, брошенным в коровье дерьмо. Они так же запачканы и так же никого не интересуют.
-Да...
- Я ненавижу все города, кроме того, где родился, потому что он очень красив. Там церкви обладают внутренним ритмом... И мы все, все его чувствуем... И потому умеем молиться...
Я хотел спросить, откуда он родом и каких людей знает. Но он заговорил снова:
- Как же я мечтаю вернуться домой! Какое счастье вернуться домой! Думаю, люди здесь, в мире, даже не способны этого почувствовать - иначе они имели бы другие лица... Правда, сам я нечасто бывал снаружи, в мире. В общей сложности - всего двадцать недель. Но мне и не хочется продолжать знакомство с этим миром. Наш корабль нечасто выходит в плаванье. Раз в два-три месяца мы отправляемся в ту или иную гавань. Загружаем вещи, в которых нуждаемся дома; их немного; бóльшую часть времени мы просто стоим на якоре и ждем. Ждем пассажира. Но еще ни один человек не отправлялся с нами в обратный путь. Вы первый. Мы всегда ждали именно вас.