- Меня?.. - вырвалось у меня, испугавшегося. Ибо кто я такой?! Я постучался в дверь памяти; но мне ничего не вспомнилось. Язык онемел от тревоги, и я только радовался, что этот юноша говорит так чудесно и что несомненно одно: я не попаду ни к каким извращенцам. Но я не мог быть нужным им человеком!
Мое сердце стучало так громко, что юнга не мог этого не слышать. Но он продолжал говорить.
- Я знаю: о чем бы люди ни толковали, они лгут. Потому с ними и случается так много плохого. Нас учили этому еще в школе; но мне довелось в этом убедиться и на собственном опыте... Время от времени я замечал, что здесь снаружи люди, живущие в браке, не любят друг друга. Такого я не могу понять. Сам я люблю беспредельно. Это несказанная ценность - когда кто-то любит. Любящий это сознает и ради своей любви отдаст руку на отсечение и будет улыбаться, претерпит любые пытки и будет улыбаться. Настолько он уверен в своем счастье... Мы плаваем по морю, и часто случаются штормы, но мы не можем погибнуть, ибо должны вернуться к нашим любимым. Впрочем, и корабль наш так хорошо построен, что только Бог, будь у Него злая воля, мог бы разбить его. Шторм не захочет причинить нам зло, как причиняет другим кораблям, которые все преследуют ту или иную корыстную цель. Наш корабль, в отличие от них, никакой корыстной цели не преследует. Мы на нем только плаваем. Богу же злая воля не свойственна.
Я был словно оглушен, органы чувственного восприятия бездействовали; но поскольку юнга молчал, я наконец спросил (что стоило мне чудовищного напряжения): почему же он тогда не остался на родине, со своими любимыми?
- Я люблю и море тоже, - ответил юнга, - люблю его бесконечно, но эта любовь - другая. Она не предполагает взаимности; и потому не может полностью удовлетворить. Мы бы постоянно плакали, будь у нас только такая любовь. Это как если бы женщина, которую мы любим, имела тысячу любовников помимо нас. Все это может казаться красивым, долгое время; но однажды нам пришлось бы отречься от такой любви. На протяжении вечности мы бы такую любовь не вынесли. Да и самой этой женщине однажды пришлось бы выбрать кого-то одного, потому что иначе она не смогла бы умереть. В вечности каждому из нас нужна только одна любимая, которая принадлежала бы ему целиком. Я знаю, когда отправляюсь в плавание, что рано или поздно наступит день возвращения, как было в прошлый раз. И потому хочу испить всю чашу сладких мучений - полную, полную до краев, - чтобы позже у меня остались дорогие сердцу воспоминания, которыми я смогу поделиться с любимой, когда буду уже в безопасности, рядом с ней. Я тогда смогу сказать: «Ты была единственной, кто отдал себя мне без остатка»; это ее очень порадует... И потом, было бы ужасно, если бы кому-то из нас единственно только море порой подбрасывало немного любви. Такому баловню моря пришлось бы утопиться в собственном прошлом... И еще: уже почти две недели, как я уехал из дому и стал испытывать все вещи на предмет того, сколько любви они готовы мне уделить. И вот теперь я возвращаюсь домой с чудесной уверенностью: что ничья преданность не превосходит преданности моих любимых. Потому я должен теперь поспешить к ним... и очень тоскую. Все вещи хороши, все вещи заслуживают любви, но когда мы умираем, они нас покидают и остается только одна!
Он с несказанным удовольствием посмотрел на звезды и почти выкрикнул:
- Смотрите, мы жертвуем звездами, и морем, и всем, что только существует, чтобы доказать нашу любовь... Эти свершения, свершения!
Я подскочил к нему, схватил его за руки и сказал ломающимся голосом:
- Я не тот человек, кого вы искали, определенно не тот. Я оказался не на том корабле!
- Вы ошибаетесь, - сказал он спокойно и сразу спросил:
- А куда же вы хотели попасть?
- Я не знаю! Я сумасшедший! Если мне сейчас ничего не вспомнится, я брошусь в море. У меня, между прочим, и любимой никакой нет!
- Почему вы не желаете успокоиться... - умоляюще заговорил он. - Никто не причинит вам зла. Никто на острове Угрино не испытывает к вам ненависти. Все было лишь недоразумением... ужасным недоразумением.
Услышанное название показалось мне знакомым; но я тотчас снова его забыл. Юнга же продолжал: