Евстахий не осмелился думать обо всем этом дальше, а начал, поскольку уже была ночь, наблюдать за звездами. Не прошло и четверти часа, как он застыл и уподобился камню, прямостоящему, - без жизни, без чувств, без крови. Его душа отправилась странствовать со звездами, куда-то, - она была ближе к ним, чем к королевскому замку, на крыше которого астроном все еще стоял.
Когда король спустился в залу, он смеялся; и, поскольку радость витала вкруг его рта, у всех придворных исчезла из рук и ног заползшая туда тяжесть, а многие даже, подобно ему, изогнули в улыбке губы. Поднялся шум, к нему обращались, величали его героем - более великим, чем Александр, более мудрым, чем Диоген, более прекрасным, чем молодой бог. Но он оборвал все речи, приказав оседлать лошадей, украсить их по-праздничному, позвать лютнистов, флейтистов и... красивых мальчиков. Женщинам он велел обуться в сандалии и умастить себя драгоценными ароматическими мазями. Потом вокруг губ его опять заиграла улыбка.
Мальчик Парис умел играть на флейте, и кто не знал этого, узнал теперь, когда он зашагал по улицам, впереди своего господина. Один Бог знает, как получилось, что звуки этой флейты странным образом заблудились в несказанной печали. Мальчик умел играть, он умел играть... и плакать. Итак, он пришел к дому Марии, встал под ее дверью и заиграл печальнейшую мелодию из тех, которые помнил. Знал ли он эту девушку? Она не спала, она бодрствовала и слышала его. То был приманочный птичий зов, особый тайный язык. Она поняла, чего хотят эти звуки, вопиющие к ней, - но представила себе другого человека, а не того, что стоял снаружи: ибо имела в виду ложного друга, друга же истинного пока не знала.
Она заплакала, услышав знакомую мелодию, и поднялась, чтобы открыть дверь. Но теперь отчетливо различила шум, выкрики, многоголосую музыку. Она испугалась, не зная, что это, и все еще колебалась - стоит ли открывать. Видимо, к ее дому приблизилась большая процессия. Что же происходит в городе? Или ей это снится? Она внезапно с испугом поняла, что бодрствует, что сновидение к ней прилипнуть не могло. Шум она слышала отчетливо. Потом снова заиграли - но не так, как Парис на своей флейте. Она с ужасом осознала, что все это устроено в ее честь.
И тут в дверь постучали. Она не шелохнулась. Стук усилился. Она должна была открыть, если не хотела, чтобы все это закончилось плохо. Она закуталась в плащ, чтобы не замерзнуть, и пошла отодвинуть засов. Когда она выглянула за дверь, ее ослепило красное колеблющееся сияние многих факелов. Снаружи было светло - и пестро, так пестро, что голова у Марии закружилась. Там стояли люди, которых она никогда не видела, мужчины и женщины с наглыми откормленными лицами, с потухшими глазами. Далеко не сразу узнала она человека, который возвышался над всеми, ибо сидел на коне, облаченный в сверкающие одежды: того, кто днем насладился ею. Она поняла, почему он вернулся в такое позднее время. Зубы ее застучали, кровь отлила от губ, ибо теперь она знала: это король Силерий, о котором ей раньше рассказывали, а люди вокруг него - его шлюхи и слуги.
Теперь он спешился, и подошел к ней, и обнял. Она хотела сказать, чтобы он ее покинул, но не смогла выдавить из себя ни слова. Да и в любом случае упрямство ей бы не помогло. Все произошло словно само собой. В комнату внесли огни. Чьи-то руки раздели Марию и уложили на кровать, и теперь король взгромоздился на ее тело, как мог бы взгромоздиться на коня. Тут она почувствовала - из-за его теплоты, - что сама холодна, как стекло. Однако всё довольно быстро закончилось, король покинул ее тело, и она убедилась в том, что Силерий в самом деле насладился ею - наслаждение еще зримо вытекало из него, к нему липло. Она поняла это, потому что сама на сей раз оказалась для наслаждения закрытой. Когда слуги и девки засуетились вокруг короля, Мария начала говорить и сказала: «Король, я вынуждена просить тебя, чтобы ты никогда больше ко мне не приходил, ибо я не вынесу этого, я буду кричать». Он однако принял ее слова за выражение стыдливости или даже за алчный намек на необходимость вознаграждения, а поскольку настроение у него было хорошее, он, засмеявшись, тут же подарил ей все золотые сосуды, какие привез с собой, - и подумал, что уж теперь-то она будет к нему более благосклонна. Но Мария, даже не шелохнувшись, повторила те же слова. Король тогда сказал ей что-то насмешливое и повелел готовиться к следующей ночи.