— Музыка, конечно, хорошая, но ведь уже два часа ночи! — раздался вдруг возмущенный голос.
Мы оглянулись. Из темноты выдвинулась женщина в халате.
— У меня дочка не может заснуть, а вы здесь песни играете! — распаляла себя женщина. — Совесть надо иметь — в два часа ночи на скрипке!..
— Все-все-все, заканчиваем, — приложил руки к груди Володя. — Приношу тысячу извинений, не заметили, что уже ночь. Больше не будем.
Женщина, ворча, отступила назад в темноту.
— Соседка, — объяснил Володя, — обиделась, что ее не пригласили. У нас всегда праздник испортят.
— Ничего, — положила ему руку на плечо Елена, — в Японии мы бы уже давно в тюрьме сидели.
Все рассмеялись. И тут появился Сергей со сковородой дымящегося мяса. Эта штука, как говорится, была посильней «Фауста» Гете.
Володя водрузил сковороду на середину стола, и началось пиршество. Но Володя, тонкий мастер мизансцены, не позаботился о вилках или хотя бы ложках. И пока я и музыканты оглядывались в поисках приборов, девицы схватили по куску хлеба, выгребли руками из помидорного месива по хорошему оковалку мяса и восторженно заурчали. Пришлось последовать их примеру. Но кто не успел, тот опоздал.
Володя с удовлетворением взирал на первобытную трапезу. Вид хорошеньких девушек, достающих мясо руками и жадно его поедающих, мог улучшить даже вконец испорченное настроение. Я тоже обратил внимание, что зубы у всех троих девушек крепкие.
— Между прочим, первоначально полонез Огиньского назывался «Встреча с родиной», — сказал я Лене-скрипачке.
— Да? — испугалась она. — А мы его играем как «Прощание с родиной»…
— Правильно играете, — кивнул я. — У него была встреча, а у нас прощание. За полтора века многое изменилось в жизни.
Володя улучил момент и отозвал меня в сторону.
— Слушай, но ты все-таки займись Танькой, — сказал он.
— Мне больше Ольга нравится.
— Но ведь она на голову выше тебя! — удивился Володя.
— Зато посмотри, какие ноги.
Володя уставился на Ольгины ноги, не умещающиеся под столом, и ничего в них не увидел.
— Но они же сами говорят, что стр-рашная, — не сдавался он.
— Это для них страшная, — уперся я, — а мне нравится.
— А, — сказал он. — Конечно. Если нравится — это да. Но из-под Таньки мне Елену не вытащить.
— Пусть Сергей поможет.
— Мальчики, опять шепчетесь? — Елена, управившись с мясом, облизывала пальцы, не испытывая никакого смущения.
Она явно потешалась над нами, но Володя ничего не замечал. Охотник!
— Домой надо, — сказал я.
— Да, кстати, — у насытившейся Елены проснулся интерес к чужой жизни, — а как у вас в Доме-то? Условия хорошие?
— Хреновые, — не стал я врать.
Не далее как вчера я вернулся домой с обеда — а возле балконной двери на полу груда битого стекла. Высадили стекло. Я поковырялся в вещах — все цело. В дверь заглянул сосед по номеру.
— А у меня стекло аккуратно вынули, — сказал он. — Ни кусочка не отбили.
Мы посидели, покумекали и пришли к выводу, что наши номера брала одна команда. Два человека по балконной решетке влезли на лоджию нашего второго этажа и синхронно приступили к работе. Третий, вероятно, стоял на стреме.
Но моя балконная дверь была разболтанной, и вору показалось, что ее можно легко отжать. Он надавил посильнее — и стекло рухнуло. Звон битого стекла смел воров не только с лоджии, но и с территории Дома творчества.
— Твой вор хорошо работал, — сказал я соседу, — а мой халтурщик. Выговор с занесением в личное дело получит.
— Думаешь, зарежут? — встревожился сосед.
— Трудно сказать…
Я достал из холодильника бутылку коньяка, и мы выпили за разболтанную дверь.
— Писателей много отдыхает? — продолжала расспрашивать Елена.
— Есть несколько — Искандер, Битов, Маканин… Но Кувшинное Рыло сказала, что они не писатели.
— Да, — подтвердил Володя, — закончились писатели. В прошлом веке.
— Чуть позже, — поправил я его. — Жалко, музыка тоже закончилась. Но и народ можно понять: они отдыхают, а мы тут с Моцартами.
— Нам тоже пора, — сказала Елена. — Завтра с дочкой на пляж.
— Ты здесь с дочкой? — удивился Володя.
— Елизавета, — важно кивнула Елена. — Хорошая девочка, лучше любого будильника поднимает — в семь утра, ни минутой позже. Потому мы и загорели, как негры. Спасибо, Володенька, посидели очень славно. Завтра вечером встретимся на набережной.
Володя недоуменно посмотрел на Елену, Татьяну, Ольгу, потом на меня. Но я остался спокоен. Внутри у меня звучал полонез Огиньского. Мы прощались с веком. И даже не веком — с тысячелетием. И только музыка могла выразить тоску этого прощания.
Музыканты тихонько упаковывали инструменты. Девушки вовсю зевали. Я тоже почувствовал, что устал. Отрадно было лишь то, что туалетный запах над Коктебелем сошел на нет. Может быть, на этот раз шторм пройдет стороной.
А вот дождь не помешал бы. С дождями окрестные горы преображаются — на выгоревшей земле появляется зелень, зацветают травы, и над склонами, усеянными сиреневыми звездочками бессмертника, начинают порхать тысячи бабочек павлиний глаз. Утихают лишь цикады — они любят зной.
Я посмотрел на небо. Дрожащие звезды приблизились к земле. Их привлекла музыка, звучащая в саду. Только музыка дает человеку возможность перемигнуться со звездой. Хоть раз в жизни, но это бывает.
Мы уходили в новое время, целиком оставляя себя в прошлом. Сейчас я это осознал — целиком.
Ганна
В Теребеи я и Николай, мой товарищ ещё со студенческих времён, приехали накануне Нового года.
— Ты Новый год на Полесье встречал? — спросил меня Николай.
— Только в детстве.
— А когда там в последний раз был.
— Давно.
— Вот и поедем. Мне надо срочно статью сдать в фольклорный сборник. Чертовщины не хватает.
— Чего-чего?!
— Историй про чертей и ведьм. Там их навалом.
— До сих пор? — не поверил я.
— А вот поедем — узнаешь.
Хаты в Теребеях по окна были завалены снегом. Электрические провода низко провисали между столбами от налипшего на них снега. На улице весь день грохотал трактор, расчищающий дорогу.
— Целую неделю мело, — сказал Степан, хозяин, у которого мы остановились. — У нас такое редко случается.
— Так ведь мы приехали! — засмеялся Николай.
— Как бы не затопило нас, — выглянула из кухни Ганна, его жена. — Распустит под солнцем — и поплывём, как чайки.
«Чайками» здесь называли лодки.
— Куропаток можно руками собирать, — сказал Степан. — Сидят в снегу под соснами, ходи и собирай.
— Не мешай людям ложиться спать, — осадила его Ганна. — Поздно уже.
Ночью я просыпался несколько раз. В хате явно что-то происходило, однако вставать мне не хотелось. Мой друг спокойно посапывал на соседней кровати.
Часов в восемь мы наконец поднялись, вышли во двор — и увидели распростёртую на снегу огромную свинью. Всё стало ясно.
Степан и ещё один мужчина заканчивали смолить свинью паяльной лампой.
— Как думаете, сколько пудов она потянет? — спросил Степан.
— Н-ну… — осмотрел я свинью от лыча до хвоста. — Пудов десять.
— Пятнадцать, — засмеялся Степан.
«Уж не к нашему ли приезду они забили её? — подумал я. — Да нет, к новогоднему столу свежина».
— Теперь до завтрашнего утра будете заниматься, — сказал Николай.
— А як же, — согласился Степан. — Осмолим, почистим, разберём, посолим сало, бабы колбас наделают.
Я сделал шаг по тропинке, ведущей в огород, и здоровенный чёрный пёс с рыком бросился на меня. Цепь едва не опрокинула его на спину. Вчера этот же пёс не обращал на нас с Николаем никакого внимания.
— Что это он? — остановился я.
— На хлеб зарабатывает, — засмеялся товарищ Степана. — Не было бы тут хозяина, даже из будки не вылез бы.
Псина бесновалась на цепи. Степан отрезал кусок уха и подбросил над головой собаки. Та, клацнув зубами, поймала его на лету.