Далеко впереди Саня слез с мотоцикла, похлопал парня по спине и скрылся в перелеске. Мотоциклист газанул и поскакал по полю, едва удерживаясь в седле. Я бежал на автопилоте, цепляясь тускнеющим взглядом за спину нашего замкомвзвода Песецкого, между прочим, кандидата в мастера спорта по легкой атлетике.
Мы так и закончили дистанцию — Песецкий, еще один легкоатлет, я. Саня финишировал в середине пелотона из двухсот человек — и рухнул под ноги майора Васильева. Когда и как мы его обогнали, я не заметил.
— Молодец, — удовлетворенно сказал майор, глядя на помирающего курсанта, — хорошим защитником Родины будешь.
Чтобы не бегать больше кроссов, Саня решил поменять Родину, так я думаю сейчас. Кто его за это осудит? Осуждать некому.
Оздоровительный комплекс «Дагомыс» возвышался над поселком, как пирамида Хеопса. В конце октября народу здесь было немного — пожилые пары, женщины бальзаковского возраста в спортивных костюмах, без которых не мыслим ни один отечественный курорт, изредка молодежь.
В первый же день я прошелся по поселку. На пустынном пляже шумел шторм. Бездомные собаки обреченно сидели у кафешек, то ли уже закрытых, то ли еще не открытых. Одна особо отчаявшаяся дворняга грызла дубовую колоду, на которой когда-то рубили мясо. Курятники для отдыхающих зияли распахнутыми дверями и окнами. В воротах одного из домов стояла бочка с вином, возле нее скучали трое продавцов.
— Почем стакан? — спросил я.
— Десять рублей, — ответил продавец постарше.
— Купи канистру, — сказал второй продавец, — всего двести пятьдесят.
— Раньше стакан пятнадцать копеек стоил, — покачал я головой.
— Теперь десять рублей как десять копеек! — засмеялся старший из продавцов. — Хорошее вино, «Изабелла».
Это было единственное, что в Дагомысе не изменилось — «Изабелла», которую делают из армянского винограда. Мы с Саней спускались по пустой улочке к пляжу, и возле каждой калитки стояла табуретка, на ней трехлитровая банка с вином и стакан. Мы наливали в стакан, выпивали, я клал на табуретку монетку и смотрел на Саню.
— Я местный, — говорил Саня и шел к следующей табуретке.
Золотое было время. Когда-то мы с Саней на десять рублей гудели в баре до утра.
Я пошел дальше. Как и тридцать лет назад, жизнь кипела на трассе Туапсе — Сочи. Тут и магазинчики, и рынок, добавилось несколько высотных домов. Правда, намного реже стали ходить поезда. Тогда они шли один за другим — скорые, пассажирские, битком набитые электрички. Казалось бы, всего-то делов, закрыли границу с Абхазией. А поезда как обрезало.
Окрестные горы только-только тронула осенняя желтизна, и они стояли по-особому нарядные. Сочинская осень — это тоже праздник, но праздник природы. Устав за лето от жары, дубы, буки и грабы с первым холодком словно бы расцветали, а высоко в горах они уже полыхали багрянцем.
Глядя на пестрые горы, я подумал, что как-то незаметно я тоже подошел к своей осени. С годами сочная майская зелень моего древа жизни потускнела, покрылась толстым слоем пыли, и вот оно уже стоит, облитое золотом. Еще чуть-чуть, и вспыхнет красным факелом, сгорит в мгновение ока, и останутся лишь голые сучья, сквозящие в холодном голубом покое.
Я вернулся к себе в номер — и обнаружил в нем соседа.
— На симпозиум?! — радостно спросил он.
— Да нет, по журналистским делам, — сказал я.
— А я на симпозиум. Из Татарстана.
Он вынул из внутреннего кармана портмоне, поковырялся в нем, достал зеленую визитку и протянул мне.
— Территориальное медицинское объединение Алпатьевского района, — вслух прочитал я. — Галеев Усман Ильгизарович. Начальник.
Усман Ильгизарович кивнул головой — начальник.
На визитке кроме написанных золотом имени, адреса и телефона была изображена чаша со змеей, заглядывающей в чашу.
— Очень красивая визитка, — похвалил я.
Усман Ильгизарович польщенно улыбнулся, посмотрел в окно, из которого открывался чудный вид на море, и сказал:
— Слушай, пить будем, а?
— Может, вечером, — предложил я.
— Зачем вечером? Татарам вечером нельзя. Сейчас надо.
Он извлек из солидного кейса бутылку водки, я достал из холодильника виноград и мандарины.
— Сочи-Сочи, дедес прочи! — провозгласи я.
— Давай-давай, — поддержал меня Усман Ильгизарович. — Жена говорит: «Зачем ты ехал в Сочи? Пропадешь, дурак!».
Он выпил и сразу налил в стаканы.
— Я больше не буду, — сказал я.
— Не пьешь? Правильно. Знаешь, татары раньше тоже не пили.
— Да ну? — засомневался я.
— Точно говорю — не пили! Коран не разрешал. А в сорок втором сказали: пейте! Теперь война, можно.
Он залпом выпил водку и закусил виноградом.
Усман Ильгизарович был настоящий начальник — крупный, осанистый, с мимолетной белозубой улыбкой, смягчающей жесткое выражение смуглого лица, с перстнем на пальце и в хорошо сидящем добротном костюме.
— Так почему же не пили — и вдруг стали пить? — решил уточнить я.
— Понравилось! — удивился Усман Ильгизарович. — Но иммунитета никакого нет. Мы, татары, вообще агрессивный народ. Триста лет игом над Россией правили. А потом мишарин предал нас.
— Кто?
— Мишарин, — Усман Ильгизарович снова налил в стакан. — Есть татары и есть мишары. Татары работают, мишары торгуют. Очень плохие люди.
— Мишары?
— Ну да. Мишарин порох намочил, Иван Грозный Казань взял. Они до сих пор руководят нами.
— А что стало с предателем?
— Повесили. — Усман Ильгизарович выпил водку. — Или четвертовали.
— Откуда они взялись — мишары?
— Говорят, это русские, которые приняли татарскую веру, — пренебрежительно пожал плечами Усман. — Слушай, твоя какая национальность?
— Белорус.
— Я так и думал! — восхитился Усман Ильгизарович. — Я с белорусом в Доме отдыха жил, точно такой, как ты. Не пил!
— Белорусы разные! — запротестовал я. — Некоторые пьют.
— Тот не пил, как ты, — расставил точки над «и» сосед. — В Сочи отдыхать приехал?
— Книгу пишу, — отчего-то смутился я.
— Писатели такие же бедные, как врачи, — безапелляционно заявил Усман Ильгизарович.
Я молча согласился с ним.
— Даже беднее, — добавил он.
Я опять согласился.
— Но я ничего не беру, — посмотрел на меня Усман Ильгизарович. — Живу бедно, но честно. Три этажа дом построил. Зачем? Мы с женой на первом этаже, на второй и третий даже не поднимаемся. А сыну трехкомнатный квартира отдал. Пусть живет.
Я достал из кармана зеленую визитку и повертел в руках. Начальник. Но симпатичный мужик. Говорит, что думает. Вероятно, и делает, что хочет.
— Ты когда-нибудь татарка видел? — спросил Усман, очищая мандарин.
— В Москве их много, — уклонился я от прямого ответа.
— Очень красивые, — сказал Усман, отправляя мандарин в рот, — но злющие! Моя знаешь какая злая? Хуже, чем Иван Грозный.
— Зато красивая, — предположил я.
— Уже старая, я вторая жена взял, молодая.
— Вам, мусульманам, можно, — позавидовал я.
— Квартира ей сделал, — кивнул Усман Ильгизарович, — ребенка родил. Пусть воспитывает. Умру, хоть что-то останется.
— Зачем умирать, — возразил я, — еще поживем.
— Слушай, чуть не умер недавно! — сосед достал из кейса вторую бутылку, открыл и налил себе в стакан. — Я сам хирург, кандидатский диссертация написал, в Татарстане таких нет. Заболел живот, ни ходить, ни спать не могу. Мне два лучших хирурга вскрыли живот — ничего не нашли. А он болит! Тогда мне сказали: «Есть в Казани опытная еврейка, иди к ней». Я пришел, она посмотрела на меня. «У тебя селезенка гниет», — говорит. Слушай, какая умная!
— И не татарка, — сказал я.